Когда в конце дня я прибыл на 82-ю улицу, я нашел Холли в ее кабинете, за корректурой. Я переступил через порог, и она испуганно подняла глаза, как будто не слышала, как я вошел в квартиру, — и даже как будто не знала, кто я такой. Она сняла очки для чтения и пригляделась. Разумеется, она ждала, что я заговорю первым. Но я не мог ничего вымолвить. Казалось, во мне не осталось ни мыслей, ни слов. Наконец, она наморщила лоб и с заботой в глазах спросила:
— Ты успел ему помочь? Отец сбежал из дома?
Было абсурдно слышать, как она называет человека, которого в жизни не видела, отцом. Мне подумалось, что отныне всех мужчин в два раза старше ее она будет называть отцами. Может быть, даже начнет называть отцом меня — как будто этим искупит вину за то, что бросила своего отца и уехала жить со мной.
— Да, я успел вовремя, — сказал я наконец, — но когда старик собирался отправляться, пришли новости, что Льюис Шеклфорд умер от сердечного приступа.
Она выпустила страницу, которую держала на коленях. И уронила голову на спинку кресла.
— О боже… о боже, — сказала она почти беззвучным шепотом. — Какая злая ирония судьбы!
Я не рассказал, что если бы я не приехал, то отец наверняка бы выбрался, что он хотя бы мог посетить похороны Льюиса, что мое прибытие вообще-то задержало его, пока не стало слишком поздно, — потому что, когда все узнали о смерти Льюиса, никакой поездки состояться уже не могло. А Холли теперь говорила:
— Мне очень жаль, Филип. Я знаю, как тебе должно быть тяжело. Но ты сделал все, что мог. Большего не может никто. — Теперь и она говорила ерунду. Я отвернулся и сказал, что налью нам выпить. Скоро я вернулся с двумя стаканами нашего обычного скотча, разбавленного в разумных пропорциях.
Не успел я сесть, как вдруг сказал себе: «Такой отныне будет моя жизнь». И обнаружил, что меня это не огорчает. С равной печалью и почти не задумываясь, что делаю, я достал кошелек и вынул из него золотой кулон в виде клевера.
— Тебе это понравится, — сказал я. — Он принадлежал моей матери. Он приносит удачу. — Я сделал вид, будто только что привез кулон из дома. Холли подержала его на ладони, а потом она — человек, которого не волновали украшения или безделушки, — сказала, видимо, единственное, на что была способна:
— Очень красивый, да?
— Да, я тоже так думаю, — ответил я.
Она подняла его за цепочку и, прищурившись, заметила:
— Такое ощущение, что я уже видела его в твоих вещах. Должно быть, ты хранишь его очень давно.
