– Я знаю. Я всегда была первой.
– До самого конца?
– Из тщеславия, вероятно. Я бы сказала, из гордости.
– Это из тщеславия вы ждали до двадцати одного года?
– Вероятно.
– Ну так вот, а я по этим же соображениям начала с пятнадцати лет! Забавно говорить об этом с тетей. Никогда не думала, что такое возможно. Вчера вечером, когда мы шли до конца улицы, я кое-что поняла. Я чуть было не бросилась вам в объятия сразу же, как мы вернулись, но мне показалось, что вам этого не хотелось.
– Ты не ошиблась.
– Почему?
– Да потому, что ты была вся на нервах и тебе требовалось успокоиться. И сейчас, впрочем, будет разумнее, если ты спустишься в столовую что-нибудь съесть, а затем вернешься сюда. Ты ведь еще не пила кофе, верно?
– Я не хочу.
– Ты сразу поднимешься снова.
– Это будет уже совсем не то.
– В таком случае пойди в конец коридора и крикни Дезире, чтобы она принесла мне чашку молока и какуюнибудь тартинку. Или ты предпочитаешь рогалики? Они тоже есть.
– Вы думаете, я могу так сделать?
– Да.
– Я скажу, что это для вас?
– Да.
– Но я не могу кричать ей через весь дом.
– Ничего, раз это для меня, она не обидится. Она знает, что я больна.
Они почти не разговаривали, ожидая Дезире, и в их молчании ощущалось некое сообщничество – почти забавное.
– Полагаю, что теперь можно поднять шторы.
У вас, должно быть, глаза уже не болят? Я не ошибаюсь?
– Нет.
– Вы думаете, Дезире знает обо мне?
– У меня есть основания считать, что не знает.
– Впрочем, мне все равно. Тех, кто знает, предостаточно. Иногда я почти хвасталась этим, нарочно выставляла себя напоказ.
Они замолчали, потому что пришла Дезире с подносом и удивленно поставила его на постель.
– Ты проголодалась? – спросила она, бросив на девушку подозрительный взгляд.
– Что там, внизу?
– Ничего. Малыш спит. Анри все еще в конторе. Мадам, – она произнесла «мадам» из-за девушки, – сидит с нотариусом.
– Ты ему звонила?
– Нет. Он только что пришел. Он не изъявил никакого желания с тобой поговорить, даже не намекал на тебя. Он просил доложить о себе мадам Мартино.
– Спасибо тебе.
– А овощи ты будешь есть в полдень? Уже больше одиннадцати.
– Не имеет значения.
– Ты приняла лекарство?
Она наконец ушла, и теперь Мад ждала лишь знака тетки, чтобы устремиться к подносу.
– Признайся, ты ведь очень проголодалась?
– Признаюсь.
– Ты не спустилась вниз из-за матери?
– Отчасти. Вы должны сказать, что мне делать. Может, лучше попросить у нее прощения?
