Эндрю Ланс был долговязый и жилистый, с густыми черными бровями, длинным подбородком и стрижкой «цезарь». На нем были коричневые, с серебристым отливом, вельветовые брюки, рубашка оливкового цвета и темно-синий джемпер. Горчичную куртку из мягкой замши дополняли такого же цвета замшевые лоуферы. Хотя его фотографии много раз появлялись в газетах и журналах, особенно за последний год, никто не узнал Ланса ни в самолете, ни позднее – в полуденной толпе встречавших и прилетевших. Он нес на плече бежевый портплед, а в руках – кожаный портфель с золочеными замками и алюминиевый тубус в зеленом брезентовом чехле. В тубусе лежало новое удилище для нахлыста. Это был подарок жены к пятнадцатой годовщине свадьбы – дорогой подарок, который мог оценить только тот, кто знал толк в ловле на мушку. Удилище было сработано вручную в известной на всю страну мастерской, в городке Стивенс Пойнт в штате Висконсин. Инициалы Ланса были вышиты на чехле и выгравированы на медной табличке на рукоятке удилища. Он собирался испытать подарок во время поездки. В этот раз он не захватил с собой бахилы, а только легкие горные ботинки, жилет со множеством карманов и шляпу с мушками вокруг тульи. По интернету он изучил окрестности города, где был расположен университет, и обнаружил местный парк-заповедник с легкодоступными стремнинами, где ловилась форель, и магазинчик, где в уик-энд можно было купить разрешение на ловлю рыбы.
Эта ноябрьская поездка была необычной сразу по двум причинам. Как правило, Ланс избегал выступлений в хорошо известных колледжах и университетах, предпочитая кампусы незаметные, иногда вообще «страшные дыры». Он особенно неохотно соглашался на выступления в университетах с сильными программами по писательскому мастерству и большим количеством профессоров – поэтов, прозаиков или драматургов. Он не скрывал от самого себя, что это было вывернутым наизнанку снобизмом – чем провинциальнее университет, тем большего он ожидал от поездки. На этот раз, однако, Ланс согласился выступить в старинном университете американского Юга, где уже чуть ли не пятьдесят лет действовала известная школа литературного мастерства. Согласился прежде всего потому, что там преподавал Джеремайя Макклой, с которым Ланс дружил еще с Дартмута. Макклой был коренной вирджинец; сын пастора в третьем поколении. На первом курсе университета, когда они только познакомились и подружились, Макклой был краснощеким, полноватым и немного сонливым юношей. Он был и остался полной противоположностью Ланса во всем, начиная с его страсти к наблюдению за птицами в бинокль и заканчивая черешневой трубкой, которую посасывал, даже когда она потухала. Макклой сочинял замысловатые, тяжеловесные натурфилософские стихи, полные исчерпывающих подробностей о глинистых сланцах и гранитах Вирджинии, о зубастых древесных корнях и губастых тритонах в ручьях, и Ланс восхищался ими, хотя сам не знал почему. Наверное, потому, что он никогда бы не смог сочинить такого близкого к земле и правде жизни. Ланс согласился почитать в университете у своего старого друга и даже остаться на день дольше, чем обычно. Он предполагал выступить вечером в четверг, пообщаться со студентами Макклоя в пятницу, встать пораньше в субботу, несколько часов порыбачить, потом поехать прямо в аэропорт. Ланс знал, что в ясные дни в середине ноября форель в этих местах клюет как сумасшедшая.
