Косой свет падал из окна на Эшли, оставляя Тиму в полумраке. Тима сорвал полотенце со спинки железного стула и подошел к ней. Он обернул Эшли полотенцем, так что обе груди оказалась под его округленными ладонями. Он притянул ее к себе и стал целовать шею и плечи, выпивая одну за другой капли солоноватой воды. А его ладони сжимали ее грудь.
– Тим, ты жуткий развратник. Что же мне делать?! Изменить тебе с дядей Витей, чтобы ты не думал о вседозволенности с американскими женщинами?
– Тихо, он же все слышит.
– Ну и хорошо, пусть радуется. Ладно, Тим, мы приехали зачем – кататься? Надевай сапоги, и пойдем кататься. Скоро будет самое солнце.
Дядя Витя курил кривую толстую самокрутку на крыльце, попыхивая сладким махорочным дымом. Дым забирался под картуз, вплетаясь в его рыжеватые вспотевшие на солнцепеке волосы.
– Виктор Федорыч, нам бы поездить…
– А поседлать сами сможете?
– Конечно, – Эшли опередила Тима.
Через несколько минут они уже вбегали в длинную дощатую конюшню, врывались в ее стойкий запах, разбрасывая клоки сена сапогами и заглядывая в пустые денники. В конюшне было темно и прохладно, как в колодце. Отзвуки шагов убегали вперед по каменному полу.
Кроха была все так же приветлива, как и летом, когда Тима ездил на ней каждый день. Будто помнила. Он надел на нее уздечку и повел поить к большой покосившейся бочке с черной водой. Она долго и жадно пила и все не хотела останавливаться. Пока он поил и седлал Кроху, Эшли седлала Пегого. Тима не хотел ей мешать и только краем глаза, из-под руки, видел, как Пегий сначала не хотел подтягивать живот, не давая застегнуть подпруги. Потом Эшли потерлась о его шею ниже уха, похлопала его по боку, и он ужался.
Они вывели лошадей и дальше, уже верхом, поехали наискось через конюшенный двор – мимо ограды с жеребятами – в степь. Степь еще не цвела, ведь был только конец апреля. Но тимьяны, всю зиму простоявшие под снегом, уже распрямились и подсохли. Прошлогодние травы и ковыли, изжеванные и примятые талой водой, потрескивали и шелестели. Желтая мать-и-мачеха, козельцы и какие-то еще цветы выстреливали то и дело из серо-зеленого ковра степи. Мощные стебли репейника, темно-красные и бурые, вешали колючие шарики на штанины. На дне оврага хлюпала вода. Когда они объехали овраг, Тима почувствовал, что там, выше, уже пахнет степью – медом и забвением. И подстегнул Кроху.
– Ну что, Эшли, в галоп?
– Дав-аа-ай, Ти-ии-им…
Эшли скакала чуть впереди по правую руку от него. Она выгибалась, вторя изгибу шеи Пегого, прижимаясь к нему всем телом и уже не чувствуя галоп, не удерживая жеребца. Шея Крохи нагрелась и вспотела; лошадь часто дышала, устав.
