Хотя дыхание южного ветра, обдувающего их с правого борта, было теплым, Айлин дрожала и куталась в угольно-серый вязаный жакет, надетый поверх двух кофт. У нее были длинные каштановые волосы «мелким бесом», как мать Арта любила говорить о женщинах средиземноморской наружности. В полуденном свете глаза Айлин казались бледнее и зеленее, а улыбка еще уязвимее. Держа белую буфетную кружку обеими руками, будто раненую птицу, Айлин потягивала слабый чай с молоком и сахаром. Врач-акушер, специалист по рискованным беременностям, наблюдавший ее в больнице Маунт Синай, заверил их, что все в полном порядке и теперь, во втором триместре, можно расслабиться и спокойно путешествовать, но они по-прежнему волновались из-за каждой мелочи. Привычка – вторая натура, часто повторял его отец, и действительно, в перерывах между выкидышами и новыми неудачными циклами оплодотворения «в пробирке» за последние четыре года Арт мог припомнить всего несколько спокойных месяцев, когда их не переполняло то нервное ожидание, то неумелое горевание.
– Знаешь что, Айли-Лили, – произнес Арт тем голосом, к которому иногда прибегал, чтобы показаться этаким простягой-американцем, провинциалом, каким при всем желании не мог бы стать. – Твоя бабушка смотрит на тебя оттуда и радуется.
– Ты правда так думаешь? – спросила Айлин.
– Вся эта вылазка на Богом забытый остров в Балтийском море – героический поступок.
– Но я всю жизнь мечтала там побывать, – сказала Айлин без тени игривости в голосе.
– Сколько они там прожили? – спросил Арт.
– Почти десять лет. Переехали туда с материка, чтобы открыть на острове аптеку. Буббе Лия попала в Нью-Йорк в тысяча девятьсот тринадцатом. Она нам рассказывала такие диковинные истории про этот остров!
– Опять забыл, сколько ей было?
– Когда они эмигрировали? Семнадцать. Ты бы мог с ней по-русски общаться.
– А ты хоть знаешь, где они жили? – спросил Арт, игнорируя слова жены о своем родном языке.
– Только название улицы. Там была крошечная еврейская община, всего пятнадцать семей, – ответила Айлин и передала ему в руки пустую кружку, прося особенным, присущим ей, мановением шеи и головы, чтобы он спустился в буфет и принес еще чаю.
– Да, я знаю – не класть пакетик в кружку. Ты сама положишь, – комедийно произнес Арт.
Они были не самой обычной парой – старший сын советских иммигрантов-технарей и старшая дочь хиппаря, который в 1960-е руководил студенческими протестами в Дрейковском университете, потом выучился на раввина, вернулся в Айову и стал духовным наставником пестрой конгрегации в университетском городке посреди прерий и кукурузных полей. Сам Арт хоть и сделал обрезание через пять лет после приезда в Америку, но при этом сторонился внешних проявлений еврейства, и это было не только печатью его советского прошлого.
