– Ну что ты, старичок! – Шток присел рядом на корточки и положил руку Павлу на плечо, непонимающе глядя на сына и делая растерянный жест другой рукой.
– Оставь меня, тебе не понять, – прохрипел Павел, не поворачивая головы. – Господи, как же я стар, как же это так случилось?!
Всю дорогу в машине Павел был молчалив и угрюм, смотрел в окно и курил папиросы, «рязанский Беломор», как он любил говорить, открывая пачку. Только дома у Штоков, после нескольких рюмок, поужинав жареной рыбой и картошкой с луком и грибами, он согрелся, повеселел и стал походить на прежнего Павлика Лидина, любимца компании.
После ужина, когда Кирилл ушел спать, Павел и Шток с женами перебрались в гостиную. Пили кофе с клюквенным ликером и домашним творожным тортом. Шток пересказывал последние сплетни из Института этнографии. Павел опять сделался задумчив, лишь изредка произносил слово или два, чаще просто «угу», держа перед глазами приземистый зеленый бокал с густым ликером на донце.
– Ну вот – все вместе, – театральным голосом сказал Шток, подлив всем ликера. – Мы дружим всю жизнь, с самого детства, ведь правда же, мои дорогие? – Подчеркивая каждую фразу энергичным кивком полного подбородка, Шток описал глазами полукруг, от Павла к Алене и потом к своей жене.
– Вот я и хочу поднять тост за нашу дружбу-нержавейку. За то, что мы не растеряли друг друга. За дружбу!
Шток поднял граненый бокал с ликером и чокнулся с женой, а потом с Аленой. Он протянул правую руку с поднятым бокалом в сторону Павла, но тот не шелохнулся.
– Павлик, давай-ка мы с тобой чокнемся как полагается. За нашу долгую дружбу!
Павел не откликнулся. Он медленно вращал бокал тремя пальцами и смотрел сквозь него на разные предметы обстановки в гостиной: диван, кресла, книжные полки, торшеры. Он направил граненый бокал на дремлющую в кресле напротив жену и стал вращать его. Из зеленоватой толщи комнаты на него выплыло смеющееся лицо молодой русалки. Павел повернул зеленый бокал еще на одну грань, и сморщенное лицо старухи-русалки взглянуло на него с упреком. Павел остервенело сжимал бокал, пока старушечьи черты не распались на многие осколки.
1990–1995–2015
Расширенный текст; дополнения перевел автор
«Злость, по моим подсчетам, проходит через три года. А нынче три с половиной. Так что я совершенно на тебя не сержусь, Самойлович. Но признайся, что ты тогда, а?» – болтала она, раскачивая плечами.
Давид Шраер-Петров
Арт и Айлин стояли на верхней палубе Сааремского парома. Арт быстро сжевал бутерброд, сложенный из серого плотного хлеба, масла, ломтиков наперченного крутого яйца и пряных балтийских килек, каких в Америке отродясь не было, и вот теперь опрокидывал приземистую темно-коричневую бутылочку с изображением белого замка на пивном гербе. Красный «опель», временными обладателями которого они стали благодаря усилиям до навязчивости улыбчивого менеджера в Таллинском аэропорте, устроившего им бесплатный апгрейд, совершал во чреве парома короткую переправу с материка на остров.
