Ночью накануне отъезда мальчишки в палатке делились друг с другом первыми любовными приключениями. Некоторые за лето завели знакомства в окрестных деревнях. Они-то как раз и рассказывали. Остальные одобрительно поддакивали и расспрашивали. Павлик не слушал, думая о предстоящем возвращении в Москву, об озере и улыбке зеленых скул.
– Павлуха, а ты-то хоть раз бухался? – спросил его коренастый, курносый, с бесцветными волосами и ресницами Борька Щукин, один из самых «опытных» в их палатке мальчишек. Борька был сыном летчика, сбитого над Восточной Пруссией. У их отцов была общая судьба, и Павлик никак не ожидал, что Борька его так подставит. Но Борька принадлежал к породе балагуров и шутников, непредсказуемых, не знающих уз дружбы и верности и почему-то охотнее других выступающих от «обчества».
От неожиданности Павлик замер.
– Чего молчишь, парень? Колись давай, рассказывай, все свои, – напирал Борька, играя кривой улыбочкой. – Нам Федька, твой друган, уже намекнул, что ты там в озере с какой-то цыпой развлекаешься.
– Да ты чего? – пробормотал Павлик, поворачивая голову в сторону Федьки и не находя его в спальном мешке. «Как он мог?!» – мелькнуло в голове. Он оглядел нетерпеливые лица, освещенные «летучей мышью», облизнул губы и закричал звонко и угрожающе:
– Да вам-то какое дело?! Я каждый день с русалкой в озере… Я побольше всех вас тут бухался, поняли? Отвяжитесь от меня…
Он отвернулся и упал на подушку.
– Да ладно врать-то, брехун, – сказал было кто-то, но его остановили другие, то ли от прилива уважения к Павлику, то ли от нежелания дразнить бешеную собаку.
Павлик был угрюм в утро отъезда. Он молча принял от начальника лагеря приз за лучший улов, раньше других уселся в автобус на заднее сиденье и прислонился к стеклу. Когда автобусы проезжали через деревню, лежащую на пути к шоссе, Павлик смотрел, как мелькают избы и колодцы. Деревенские, главным образом бабы и оборванные ребятишки, стояли перед избами и махали руками. Мальчишки махали им в ответ и корчили рожи. Павлику наскучили эти проводы и одинаковые цветастые полушалки. Он прикрыл глаза. Когда автобус проезжал мимо последней избы на краю деревни, Павлик вновь прильнул к окну. И увидел взметнувшиеся на него с крыльца знакомые бледно-голубые глаза. Он до боли в переносице прижался к забрызганному августовской грязью стеклу и смотрел на тающий зеленый силуэт…
После возвращения в Москву Павлик не разговаривал с Федькой Штоком почти два года. Федька пробовал втереться к нему в доверие не раз и не два, подкрадываясь к Павлику на переменах и в буфете, посылая одноклассников в качестве парламентеров, оставляя у него в парте извинительные записки. Как-то раз он пришел к Павлику после школы и предложил в качестве условия перемирия свою коллекцию монет, но Павлик послал его «на фиг в чертову задницу». Но подростки в конце концов прощают даже то, чего не забывают, и в старших классах Павлик и Федька оказались сначала просто приятелями, а потом опять близкими друзьями, тем более что они как никогда ощущали свою принадлежность к узкому кругу детей из интеллигентных семей, над родителями которых в те годы навис дамоклов меч борьбы с космополитами.
