И вот после ужина, когда они собирали сушняк для костра, Павлик потянул Федьку за рукав полинявшей за лето ковбойки.
– Поклянись, что не скажешь!
– Что не скажу?
– Поклянись!
– Хорошо, клянусь. Зуб даю, – ответил Федька, складывая руки на груди и становясь в позу взрослого, которому легче согласиться, чем спорить с докучливым ребенком.
– У меня есть подружка.
– Да ладно заливать!
– Уже три недели.
– Деревенская?
– Сам точно не знаю. Может, да.
– Как вы познакомились?
– Она в озере живет, в пещере под берегом.
– Честно?
– Честно.
– Она что, русалка?
– Не знаю. Но она настоящая. Как мы с тобой. Разговаривает.
– Посмотреть на нее можно?
– Нет.
– Почему нельзя?
– Потому что я обещал.
– Кому обещал? Русалке?
– Отвали, сказал же, обещал. Ей обещал.
Павлик заставил Федьку поклясться жизнью, передними зубами и коллекцией монет, которой все мальчишки завидовали, что он никому даже не намекнет, что Павлик тайно на озере встречается с подружкой. И что не будет за Павликом подсматривать.
Павлик провел остаток лета, испытывая то тревогу, то тоску, то гордость от того, что у него была взрослая романтическая тайна. А когда наступал его черед нырять за рыбой, он безошибочно находил ту самую нору, где его ждало смеющееся зеленое лицо.
– Павлуша, здравствуй, – говорила она. – Как ты там без меня?
Он не знал, что ответить. Они глядели друг на друга, потом Павлик выныривал на поверхность. На берегу в сетке он всегда находил штук пять рыбин. Мальчишки завидовали его уловам. Никто не ловил таких красивых, оловянного блеска судаков, таких горбатых, с багряными плавниками, колючих окуней, таких червонно-золотых лещей, таких толстогубых и зеленохвостых линей, таких длинноусых сомов. Сомы были его любимцами. После ныряния ловцу полагалось самому почистить пойманную рыбу и порезать и посолить ее для ухи. С окунями и судачками он расправлялся быстро: колотушкой по голове, чтобы не плясали по траве, потом скоблить чешую коротким широким ножом, потом – одним движением вскрыть брюхо и вынуть кишки… С линями и лещами дела обстояли сложнее: спина у леща широченная, в две ладони, так что не ухватиться при чистке, а у линя чешуи почти нет, зато схватишь его, а он оставляет кожу-слизь и выскальзывает прочь. Приходилось во время чистки засовывать большие и указательные пальцы под жабры. Сомов он всегда оставлял напоследок, чтоб пожили еще. В мокрой траве они могли пролежать целый час, часто приподнимая ключицы-жабры и пришлепывая сохнущими губами, словно солдатики-пехотинцы, плененные на поле боя.
