Я вернулся в университет и спросил нашего профессора, который, между прочим, не был евреем, как они допустили, что такое может случиться. Он ответил мне, покачивая седой головой: «Ты не понимаешь, в чем дело, сынок. Люди по своей природе слабые, нездоровые существа, они всего боятся, и их страх рождает ненависть…»
В тот момент я опять подумал о Фрэнки и о том, что он мне говорил. Я спросил профессора: «Почему же вы, которые все понимаете, не объясните это остальным?» Все, что он мне ответил, было: «Нас очень мало, и они не слушают нас».
Я уехал из Германии на следующий день, даже не окончив семестр. Когда я вернулся, я пробовал говорить об этом с родителями, но они меня не поняли. Понимают меня лишь немногие: вы, Рут и еще несколько человек, которых я могу пересчитать по пальцам. Остальные же просто не верят или не принимают это близко к сердцу.
Сколько раз, когда мой пациент никак не выздоравливал и я уставал и впадал в отчаяние, мне хотелось сказать: «Все, к черту! Проваливай отсюда, я ничего не могу сделать для тебя». В такие минуты я всегда вспоминал Фрэнки и говорил себе: «Пациент здесь ни при чем, это моя вина. Я не понял, в чем причина, а если я не понял, то как же я могу помочь ему?»
И я снова погружался в работу и чаще всего выигрывал. Конечно, в ряде случаев я был бессилен, я не мог ничего сделать, но никто не мог обвинить меня в том, что я не воспользовался всеми шансами. Большинство же моих неудач произошло как раз оттого, что я не понял пациентов, оттого, что у меня не хватило ума докопаться до причины. Виновато мое невежество, а не их. — Он засмеялся, поднес бокал к губам и продолжил: — И это говорит Мартин Кабелл, крупнейший психиатр в мире, который пытается объяснить свои профессиональные неудачи с точки зрения здравого смысла. А может быть, загвоздка в том, что у него самого до сих пор не изжит комплекс неполноценности.
Мартин сделал еще один глоток и посмотрел на друзей. Пока он говорил, его лицо расслабилось, сделалось мягче и моложе. Вдруг он улыбнулся своей обычной теплой улыбкой, придававшей его лицу мальчишеский вид. «Мои старые друзья, — подумал он с удовлетворением. — Они такие же, как и раньше, ничуть не изменились. Можно, как и прежде, излить перед ними душу, и они будут тебя слушать». Мир снова окрасился в розовые тона, и впервые после возвращения он почувствовал себя по-настоящему дома.
