Зубатов любил это время, когда все дела уже заканчивались, жизнь вокруг замирала и можно было посидеть в тишине. Он встал из-за своего огромного директорского стола, за которым когда-то впервые увидел Ламкерта, и прошел в угол кабинета. Там стоял аппарат ЭМАС, оборудованный одним из новейших изобретений, уже внедрявшимся, впрочем, в повседневное использование, — большим экраном, состоявшим из тысяч ячеек, которые могли открываться и тогда становились белыми, или оставались закрытыми черными. Телеграфный механизм вместо того, чтобы выбивать точки на ленте, открывал ячейки, и таким образом единомоментно 24 строчки текста электрограмм появлялись на экране.
Зубатов сел за аппарат и напечатал, как печатал каждый вечер, оставшись один, уже давно: «Поиск: Ольга Никонова».
Хоть Зубатов и променял Ольгу на возможность установить в России лучший порядок, она не обиделась на него и без спроса, как старая подруга детства, с которой вместе на даче ловили бабочек (а это, конечно, гораздо ближе любой любовницы), приходила к нему в память. Он сначала просто не прогонял её, а потом уже стал ждать. Но как могла она вырваться из царства теней и вернуться к нему, когда ей не за что было уцепиться в этом мире? Ни фотографической карточки, ни письма, ни даже закатившейся под диван, а теперь вдруг найденной пуговицы от перчаток — ничего не было от неё у Зубатова, кроме вырезки из «Петроградской газеты» о совершившейся над ней казни. Но кому же понравится цепляться за такой крюк?
И тогда он стал искать её в ЭМАСе. Потому что — где же еще?
В ЭМАСе Ольга существовала в сотнях бюллетеней, но обыкновенно уже мертвой. Зубатов искал там её живую — чтобы кто-то вспоминал, как вместе с ней списывал из учебника на контрольной по латыни, как она рассказывала про своего доброго папу-полковника, как на Николаевской набережной с первыми холодами встречали плывущий из Ладоги лёд или провожали его весною и что она говорила тогда.
Что за радость была ему читать, какую ценность имеет её жертва?
Иногда Зубатов находил бюллетени с отрывочными воспоминаниями, и тогда мыслилось в его голове вот что: разве может тот, кто умер, совершать всё новые и новые, неизвестные ему прежде, действия, открываться с новых сторон? Конечно же, нет. А в этот вечер случилось то, к чему Зубатов был внутренне готов уже давно: он обнаружил, что Ольга жива и ведет собственный бюллетень.
Хотя Ольга писала о своей смерти и жертве, которая не напрасна, которая поможет людям осознать и одолеть иго машин, в каждой строчке сквозило, что она жива. И, кажется, она даже не пыталась это скрыть.
