Всё происходило ровно так, как говорил Победоносцев, чьё исчезновение, кстати, на фоне казни Ольги никто не заметил. Егор, который почти не вставал с лежанки, вдруг случайно обратил внимание, что у кого-то из безномерных вместо распятия висит на шее маленький тряпичный узелок. Приглядевшись, он понял, что такие носят многие. Это были тряпочки, в середину которых клали камешек, а потом перетягивали ниткой так, что свободная ткань свисала вниз, и сверху получался шарик. Выходило как фигурка висящей Ольги с надетым на голову мешком.
Егор ничего им не говорил и давно уже не выступал с проповедями, но видел, как все сжались, приткнулись друг к другу, разговаривали вполголоса и не смеялись. Уже мало кто уходил из пакгауза ночевать домой, в нём стало тесно и появился запах.
— Машины со стороны кажутся непобедимыми, но на самом деле их слабость в их силе, — сказал Фещенко, войдя без стука в комнату Егора. Он один из всех, казалось, сохранил здравый рассудок.
Егор лениво повернул голову и вопросительно посмотрел на него.
— У вас в общине больше тысячи человек. Если каждый будет отправлять в день хотя бы по 10 электрограмм, за несколько месяцев можно оповестить весь город. Не говоря о том, что число ваших сторонников будет расти.
— Позволить зверю возложить на себя печать? — безразлично спросил Егор.
— Хоть вы-то не повторяйте эту чушь, разумный же человек, — скривился Фещенко.
— Даже если я разумный — не все здесь такие.
— Не все. Разумные, которых большинство, будут писать о неразумных.
— А что о них писать?
— О том, как они умирают.
— Как же они будут умирать?
— Они будут умирать, останавливая машины. Послушайте, вы знаете, как в Риме первые христиане — изгои общества, чужеземцы и вольноотпущенники — победили язычников — богатых, могущественных, ученых и умных? Их травили в театрах дикими зверьми на потеху публике, а потому эта публика приняла их веру. Римляне убивали их, кротких и покорных, но задавались вопросом: а не лучше ли они нас, погрязших в разврате и обжорстве? И чем больше убивали, тем больше понимали: да, лучше. Ты жрешь неделю или год, но потом тебе надоедает, и ты спрашиваешь себя: а что кроме? Но всё, что кроме, — у них.
Фещенко не знал очкастого чиновника, но сравнивая общину безномерных с христианами, говорил ровно как он. Ольга (она теперь не куталась в одеяло, а носила шаль так, чтобы, перебросив свободный конец через плечо, закрыть шею) встала со своего места в ногах Егоровой лежанки.
