Ольга по-прежнему ежедневно появлялась в пакгаузе безномерных, так же молча сидела, так же позволяла за собой ухаживать, но её отрешенность, прежде не вызывавшая сомнений, теперь казалась Егору деланной. Для самой секты в ней была польза: своим присутствием она воодушевляла мужские тела, но при этом, не выcказывая никому знаков внимания и не позволяя ничего в свой адрес, не давала поводов для конкуренции и ревности.
Но Егор не понимал Ольгу, и от этого злился. А еще более — от того, что сам не отказался бы от её внимания, одновременно осуждая себя за это, так как был уверен, что связь с женщиной в его деле будет помехой. В общем, если бы она попыталась вступить с ним в отношения, но он благородно отклонил их, причем на виду у всех, было бы лучше.
Как-то Ольга сидела за длинным обеденным столом и слушала рассказ купчихи Марфы Павловны, нарумяненной и пышной, как будто сошедшей с кустодиевского полотна. Она говорила, что отказалась от номера по религиозным соображениям, но, вероятнее, просто была недостаточно грамотна и не хотела в этом признаваться. Влившись в хрулёвскую армию, она превратила этот свой совершенно банальный отказ в политическую манифестацию и сразу стала одной из ярых егоровых приверженцев. Наверное, он получал от Марфы какие-то деньги, потому что был всегда с ней особенно ласков и обходителен.
Отказаться и никогда, ни при каких условиях не пользоваться ЭМАСом было обязательным условием для вступление в армию Хрулёва и единственным, за нарушение которого он нещадно выгонял. Поэтому все, кто состоял в ней, лишались привычного круга общения, и пакгауз становился одним во всём мире местом, где они могли найти себе собеседника. Ольга же была внимательной слушательницей с умными, понимающими глазами, и в иные дни из желающих излить ей душу выстраивалась очередь, как у попа на исповедь перед двунадесятым праздником.
Марфа несла какую-то околесицу, и Ольга слушала вполуха, попутно размышляя, может ли она пригодиться для её плана. Ничего путного в голову не приходило, но, в любом случае, купчиху стоило иметь в виду.
Она взяла её ладонь, пухлую, как свежеиспеченная булка, с золотыми перстнями, и сжала в своих, маленьких и сильных. В приливе нежности купчиха упала на её плечо и разрыдалась. Нужно было что-то сказать, Ольга силилась вспомнить хотя бы примерно, о чём был этот продолжительный монолог, но не могла.
Стоя поодаль, Хрулёв внимательно наблюдал за ними. Он не слышал слов, но понимал, что происходит, поскольку сам много раз оказывался в таком же, как Ольга, положении. О, как они похожи! И как бы много добились вместе… И еще — как она красива!
