А теперь сидите тут, сочиняете басни о Земле, где вы, очевидно, никогда не были, и прикидываетесь, будто не понимаете, что, только владея рабами, человек может быть по-настоящему свободен. Плен, хитрость, допросы — все это для вас внове, но для меня старо, как мир. Знаете, что с вами будет? Вас вернут в камеру, затем снова приведут сюда, мы поговорим еще раз, затем еще раз и еще раз. И каждый раз я буду возвращаться домой, к жене на обед, а вы в свою камеру. Так будет продолжаться месяцы, а затем и годы. В следующем июне мы с женой и детьми отправимся на острова, а когда вернемся, вы по-прежнему будете здесь, только бледнее, грязнее и худее, чем когда-либо. А к тому моменту, как лучшие годы вашей жизни подойдут к концу, а здоровье будет полностью разрушено, мы узнаем правду, и не останется больше лжи.
Заберите его отсюда. Ведите следующего.
На этом пленка заканчивалась. Она продолжала крутиться в тишине, пока офицер мылся. Он всегда мылся после женщины, причем мыл не только гениталии, но и подмышки, и ноги. Он пользовался специально припасенным для этого душистым мылом, но эмалированный тазик был тот же, в который он наливал воду для бритья. Помывка для него была не обычной профилактической предосторожностью, а сладострастным опытом. Слюна Кассильи стекала по его телу, и смывать ее было истинным наслаждением.
Наконец-то мне принесли еще бумаги — толстенную кипу дешевой бумаги и пучок свечей. Раньше я был уверен, что оба раза они приносили бумагу лишь затем, чтобы впоследствии прочитать все, что я написал, поэтому я решил быть осторожным и писать только то, что, я верил, может мне помочь. Но удивительно. В прошлом я кое-где намеренно допускал небольшие ошибки, писал двусмысленно, но во время допросов меня ни разу об этом не спросили. Знаю, почерк у меня отвратительный, и пишу я очень много. Возможно, им просто лень все это расшифровывать.
Отчего мой почерк настолько плох? У моих учительниц, этих уродливых старух со злобным нравом, было объяснение проще некуда: я неправильно держал (и до сих пор держу) ручку. Но это, конечно же, ничего не объясняет. Почему я держу ручку неправильно? Я помню день, когда в школе нас впервые учили писать. Учительница показала нам, как держать карандаш, после чего ходила по классу и поправляла пальцы каждого, но, держа карандаш так, как она хотела, я мог чертить — проводя рукой по всему листу — лишь слабые кривые линии. За это меня, естественно, неоднократно поколачивали. Когда я возвращался домой, мать забирала мои брюки, отправлялась вверх по течению, подальше от выхода сточных канав, и отстирывала с них кровь, пока я сидел дома, пристыженный и напуганный, завернувшись в старое одеяло или рваный кусок парусины. Со временем методом проб и ошибок я все-таки научился держать карандаш так, как сейчас держу ручку: зажав между указательным и средним пальцами — большой же волен делать все, что хочет. И из мальчика, не умеющего писать, я превратился в мальчика с самым отвратительным почерком, но так как такой мальчик (и никогда девочка) есть в каждом классе, бить меня перестали.
