— Один не поеду… А с тобой решился бы, — честное слово, не вру! — легкомысленно проговорил Олег. — Просто даже для интереса. Наплевать!
— Да просто нас прикончили бы там! — воскликнул Кадилов и уже с торжествующим смехом продолжал: — И мы не балуем большевиков! Помнишь, в Джанкое на дальних путях восемь заколоченных, вонючих вагонов? Когда отступали, угнали с собой из харьковских тюрем тысячу триста «товарищей». Везли, везли, по дороге восемьдесят расстреляли, оставили под откосами, А в вагонах начался тиф. Понимаешь, голодные, раздетые… Из вагонов не выпускают, мочились, ходили под себя. М-да!.. Окна заколочены, двери на замках; лежали спрессованные коммунарчики. Короче, пока вагоны дошли до Симферополя, в живых осталось только триста пятьдесят. Живые, мертвые, больные, понятно, в одной куче. Иные сошли с ума… Пожалуй, надо было сразу расстрелять.
Олег вдруг съежился и, побелев, заговорил сквозь зубы шепотом, готовый кричать на весь сад:
— Расстрелять, повесить! Кончится это когда-нибудь? Да понимаешь ли ты, что каждая пуля в красного — в конце концов, пуля в самого себя? А я жить хочу, жить!
Кадилов снисходительно, понимающе усмехнулся и переменил тон.
— Чего расходился? Ладно, не бушуй… Понимаешь, стояли эти вагоны в Симферополе на запасных путях, — стоны, сумасшедшие вопли. Услышали рабочие-железнодорожники, разнеслась весть: «вагоны смерти». Подпольщики не зевали, население стало носить, совать в щели окошек продукты, вещи… Понимаешь, любовь к большевикам — это ненависть к нам. Наконец сообразили, перевели из вагонов в школу, сделали из школы тюрьму. А из тысячи трехсот осталось в живых уже только сто пятьдесят. И вот, представляешь, тайный большевистский отряд напал на школу, освободил. Все убежали в лес… Теперь они рассказывают, как мы голубили их. Нет, не надейся, не простят, на мир не надейся.
— На что же надеяться, Сергей?
— А на то, что проживем в Крыму до лучших времен. Смотри, с каждым часом войск все больше. День и ночь подходят корабли. «Товарищи» теперь не страшны. А новый вождь — придет! Антон Деникин толст… Все ждут нового героя-вождя. Он есть, Оля!
— Кто же?
— Врангель! — Кадилов достал из кармана френча листок. — Вот его размноженное письмо Деникину… Это еще накануне ужасной новороссийской эвакуации… Он, знаешь, известен своей храбростью, удачливый генерал.
Олег внимательно прочитал письмо. Оно было гневное. Открыто, как Орлов Слащева, Врангель театрально, напыщенно упрекал Деникина в том, что армия предалась воровству, бандитизму, отчаянию, что неправильная стратегия привела несчастную армию на край гибели…
