— Горка! На-ко, сынок, вымой, не жалей воды.
Горка из хаты во двор выбежал с полведром воды. Матвей оглядывался. Чистота и порядок всюду: в хате, во дворе, в погребе. Но шины на колесах истончились, края острые, как ножи, сверкают на солнце, режут глаза. Виноградный садок на круче, десять лет назад посаженный, вскопан, чист, но бесплоден. Плети разрослись, переплелись, не виноградник, а крученые заросли; листьев и веток гуща, а ягод не жди: дочки не знают, как обрезать виноградные кусты. Сейчас невозможно перетянуть шины на колесах — ни железа, ни заплатить кузнецу за работу. Это только с урожая, с новых своих десятин, если по теперешним бегучим временам не случится плохого…
Матвей надел мокрый брыль, пахнущие дегтем постолы. Пошел в степь, к тем своим десятинам, посмотреть днем. Каков ожидается урожай, не топчет ли бывший хозяин? Может быть, нарочно пустил скот на поле — его посевы рядом.
Еле слышно шуршали, едва заметно шевелились под сухим ветром поспевающие хлебные полосы. Пшеница уже пожелтела, колючие с пузатыми зернами колосья отяжелели, поникли. И верно, не пусто на поле, кто-то стоит на меже. На дороге молодая гнедая, запряженная в бедарку лошадка, мокрая, блестит под солнцем. Кто ж это прибыл? Конечно, бывший хозяин Соловей Гринчар. Матвей узнал его спину. Голова махонькая, плечи узкие, ноги тонкие, а живот и зад бочонистые. Вон и трубочка торчит под большим вислым носом. Неужто курит, скотина, на поле-то, среди сухих колосьев?
Матвей не спеша подошел к бедарке. Соловей Гринчар, надо думать, давно заметил его, слышал шаги, однако не обернулся, только дернул плечом.
Ни слова не сказав, Матвей оперся на бедарку локтем, ждал, поглядывая на бывшего хозяина.
Вот, слава богу, увидел. Будто бы не узнает. Прищурился, приставил к глазам пухлую ладонь, узнал-таки. Страсть как обрадовался.
— О-о! Здоров будь, Матвей Иванович! С благополучным возвращением!
Подошел, подал руку.
— Не серчаю на тебя, нет, нет! Ты не виноват. Рад, ей-богу рад, по-христиански. Ты, Матвей Иванович, вернулся с поля брани как раз ко времени — пшеницу убирать. Вот смотрю, сколько будет. Пудов по семьдесят с десятины, а?
Пожимая руку, Матвей сказал:
— Спасибо, Соловей Григорьевич. А зачем смотришь, глаза тратишь? Это мне теперь смотреть. Тебе — зачем?
— Привычка! — ответил Соловей Гринчар. Он зашел с другой стороны бедарки, хотел было сесть, но тоже прислонился к крылу боком. — Ругаться с тобой не буду, Матвей Иванович. Чем кому-либо — пусть тебе эта моя земля. Ты, известно, совестливый, хоть и гордый. А ныне совести ни у кого днем с огнем не сыщешь. Редкость! Нету ее, вся вышла, с кровью вытекла. Нынче все вверх ногами переставлено.
