— Раньше открыто ссыпали хлеб в амбар… Теперь прячешь его в ямы, как хоронишь. Была косовица — радость, душа трепетала. Сейчас для кого косить — для себя ли, для белых, для красных? Может быть, для Махна… Не косить грех, и косить некому. Всякий голодранец хочет быть над тобой господин. Эх, были бы дома мои сыны, да поженись они на простых мужичках! Ты, Никифор, хороший сын… Только слаб. Федосью выпустил. А не то косила бы с нами… Поди сюда, Никифор, посиди, отдохни, сынок. Давно ли видел Федосью? Звал ее обратно?
На краю ямы, из которой торчали голова и плечи отца, Никифор сел на скрипучую перевернутую корзину.
— Видел, тату, устерег в степи… Ошалелая. То смеется, то зубами скрипит. Просил и по-хорошему, и грозил… Дулю показала.
— Не умеешь, не умеешь, — сокрушенно проговорил отец. — Ладно, сам схожу к Матвею, раз он явился из Крыма. Надо, сынок, с понятием. К каждому времени должен быть свой подход. Тоже и к человеку. Полгода назад мы писали в волость на Матвея — помогло, вернул пшеницу. Так ведь? Дали ему шомполов. Конечно, ему обида — человек гордый. Но и наука! Серчает он на нас с тобой, сынок. И все-таки, понимай, он серчает, а я пойду к нему. Прямо в хату. Войду с хорошим словом. Поклонюсь, попрошу прощения — от этого язык не отвалится. Вот как, сынок! Попрошу прощения и скажу: «Жить нам надобно в мире, помогая друг другу». Понял? Матвей оставил бричку в Крыму — отдадим горемычному одну из наших, хоть старую. Против подарка, сынок, никакое сердце не устоит. Шутка ли, даром бричка! Власть пусть будет Матвеева, а сила — моя… У него хлеба нет, беден. Поможем ему, Никифор, можно сказать, со всей душой поможем — окупится: и сердце у него отойдет, и Федосья вернется. Но ты, Никифор, пока не сияй. Все норовишь, чтобы за тебя отец сделал…
Соловей покосился на сына; продолжал поучать и строить подходы к Матвею Обидному.
— Какая бы ни была власть, сынок, есть еще и другая власть, то есть богатство. Перед ней человек слабеет, как в воде. В бога так не верю, как в богатство. С ним я проживу при любой власти. Не станет его, тогда и мне конец, хоть и дышать еще буду… Сила его в том, что притягивает: какой бы ни был гордый, не можешь не взять. Отдать, сынок, трудно, а не взять — еще тягчей. Разве что сумасшедший не возьмет. Понял жизнь? Вот так и к Матвею подойдем.
Соловей распалился мыслями, в полутемном погребе глаза его молодо сверкали…
* * *
А получилось совсем не так, как думал Соловей…
