Бабушка была у него единственной родственницей, и пусть они виделись раз в два года, но одно сознание, что у него есть родной человек, которому можно написать, позвонить, с которым можно посоветоваться и просто поговорить о наболевшем, о потаенном, есть человек, думающий о тебе, одно сознание этого в самые трудные минуты поддерживало Лешку Кубыкина и освобождало от вязких пут одиночества.
— Я к тебе, бабушка, еще летом приеду! — насколько мог бодро проговорил Лешка. — В отпуск!
— Зачем? Ты к морю поезжай! Загорай, покупайся! — удивленно произнесла бабушка.
— Видали мы это море! Купались, загорали! — небрежно вымолвил Лешка. — Лучше, чем у тебя, мне не бывает. Честное слово, никакие юга не нужны! А сейчас я приехал в важную командировку!
— Значит, тебя ценят, Лешенька!
— Ценят. Иначе бы в Москву не послали. Не куда-нибудь, а в Москву! И помимо командировки есть задание. Вытащить к нам самого Сергея Вощихина!
— Кого?
— Неужели, бабушка, не знаешь? Сергей Вощихин! Его часто показывают по телевизору!
— Этот мальчик…
— Какой он мальчик? Он постарше меня. Неужели тебе не нравится?
— Не знаю, Леша, может, неплохой певец, но выглядит чересчур благополучно и успокоенно. На лице ни единой нервной жилки, только сытость.
— Ну и что, бабушка? Человек отлично поет, хорошо зарабатывает, модно одевается. Не война сейчас. Не разруха. Не голодным же ходить?
— Может, я ошибаюсь, Лешенька, но в наше время в искусстве настоящие художники никогда так сытно не выглядели.
— Недоедали, наверно?
— И такое случалось. Но даже у самых обеспеченных артистов было на лице беспокойство.
— Боялись чего-то?
— Всякое бывало. Но я не о том — творческий человек, если он по-настоящему творческий, никогда не может успокоиться, он вечно стремится к чему-то новому, лучшему, интересному. Любой человек, не только связанный со сценой. Взять хотя бы твоего деда. Он мосты проектировал, они ему ночами снились, и все более оригинальные, даже практически неосуществимые в те годы. Сейчас, наверно, пришло их время. У меня просили чертежи деда. Я отдала. Помню, в сорок третьем, когда мы из эвакуации вернулись, я по ошибке взяла из них один листочек, хотела разжечь времянку, так дед его из рук вырвал и так заорал, так заорал! Как сейчас помню. Стоит посреди комнаты и орет: «Что ты наделала? Ты целую опору моста чуть не сожгла! Хуже всякого диверсанта!» Шутил дед. Любил шутить. У нас по воскресеньям всегда было весело, танцевали под патефон, смеялись, любили по вечерам гулять, а теперь выйдешь после девяти вечера на улицу — пусто. Люди дома, у телевизора. Я в позапрошлом году ездила в Кисловодск. Мы там с твоим дедом в последний раз отдыхали. Пришла я вечером на улочку, что ведет от вокзала к парку, и своим глазам не поверила: пустая улочка, случайные прохожие, а еще лет десять — пятнадцать тому назад здесь люди гуляли до часу ночи, знакомились, рассказывали друг другу интересные вещи, а люди какие… И горе повидавшие, и невзгоды разные, а веселились, умели отдыхать. Сейчас разучились, что ли? Не понимаю. И больше поют, спортом занимаются, почти не разговаривают. Это я сужу по телевизору. А мы спорили, диспуты проводили. Ты, конечно, знаешь, что такое диспут?
