– Боже мой, да никак это далекий морпех…?!
Мы оба в растерянности смотрели друг на друга, вспоминая нашу встречу в Морском госпитале в Таллине лет пять назад. Нужные по случаю слова как-то не находились, девушки потихоньку хихикали. Тогда Настя задорно и с каким-то вызовом, обернулась к подругам и пояснила:
– Мы с морпехом как-то встречались, давно, ещё в Таллине. Наверное я бы сейчас его не вспомнила, но он тогда, в больнице, куда он заявился за своими матросами, мне брякнул по ходу нашей милой беседы, что вот, мол, Настя, когда ты разойдешься, я на тебе женюсь.
Обращаясь ко мне, спросила:
– Было такое, сознавайся?
– А что мне сознаваться, было! И если хочешь, могу опять повторить.
Повисла смущенная тишина. Даже стало слышно пение птиц в соседних кустах. Настя нашлась:
– Так что, морпех, ты, значит, берешь меня в жёны?
Все напряглись.
– А ты развелась?
– Ага, тогда почти сразу…
Конечно, такие вопросы так вот, сразу, не решаются, это совершенно ясно. Но ситуация для меня получалась абсолютно патовой. Нужно было либо идти во-банк и дать определенный положительный ответ, либо…? Тут и была загвоздка: начав вилять, прекрасную во всех, как казалось, смыслах девушку можно было и не получить. И здесь возможно решающую, хоть и случайную роль сыграло обращение ко мне Насти «морпех». Мне нравилась военная служба, я гордился честью быть морпехом и по сути в душе я к тому времени все ещё оставался им, и в решающий момент я именно таким себя и почувствовал. Отбросив колебания, я заявил четко и конкретно:
– Я на тебе женюсь! В ЗАГС – хоть завтра!
Все присутствующие обомлели, включая и Настю. Она, вся румяная после игры, в ярком купальнике, такая красивая, кажется, даже вздрогнула. В глазах её было удивление, вопрос, но вместе с тем и решимость. Взгляд её был тверд, но добрый и, скорее всего, даже ласковый.
– Подождать нужно морпех, ты же меня совсем не знаешь… А, кстати, я не помню твоего имени. Все было так давно, да ничего ведь и не было… Поскольку наступила неловкая пауза, подали голос девушки. Смысл сказанного ими сводился к тому, что ты, мол, Настя, разбирайся со всем сама, мы не хотим быть вам в тягость. Они со смехом пошли к воде.
Я молчал, поскольку мне после моего столь решительного заявления говорить, вроде, было нечего. Настя тоже молчала, ковыряя песок босым носком, глаза её были опущены. А мои чувства были смятены. Шаг-то я сделал своим заявлением решительный, а был ли он осмотрительным? Да, тогда в Таллине в получасовой беседы в больнице я был под мощным впечатлением от молодой женщины, а впрочем, – ещё, пожалуй, по возрасту – девушки, которой не было тогда и девятнадцати лет. Моё предложение звучало для нас обоих шуткой, поскольку она уже была замужем и, как мне тогда показалось, вполне счастлива. А сейчас все сказанное далеко не выглядело шуткой как для Насти, так и для меня.
