– Послушайте, Павел Сергеевич, вы, как я чувствую, наверное, расслабляетесь за столом, а мы здесь, в посольстве, еще работаем.
Я смотрел на Настю, а она все своим видом проявляла любопытство. Прикрыв ладонью трубку, я шепнул: «Посол!». А сам постепенно в чувствах своих напрягался.
– Так вот, – продолжал посол, – один вопрос не дает нам покоя. Нельзя, видимо, отправлять гроб в одиночный полет. Сопровождать его следует.
Сердце мое упало: я понял, что приговорен окончательно. А посол рокотал:
– Завтра, то бишь в понедельник, консул обещает закончить формальности с австралийской стороной, а во вторник утром будь-те готовы отправиться в неблизкий вояж.
Посол замолчал, очевидно, ожидая от меня каких-то слов. Но говорить мне было нечего. Отговорки делу не помогут. Посол продолжил:
– Что вам нужно будет сделать сегодня– завтра? Вам с супругой, как особам наиболее близким покойнику и его семье, нужно войти в квартиру Ивановых и каким-то образом отложить вещи, нужные для отправки, а остальное…выбросить здесь…
Посол опять немного помолчал. Я знал, что он обременяет меня лишь в силу служебной необходимости, понимает отсутствие у меня энтузиазма, и это чувствовалось в его добрых интонациях голоса.
– Завтра, Павел Сергеевич, мы окончательно уточним детали, а пока… Вопросов у вас нет?
– Никак нет! – сказал я, и он положил трубку. По моей, видимо достаточно гнусной физиономии Настя уже догадалась о содержании разговора. Она откинулась на спинку стула, вся как-то сникла и смотрела в сторону. Радость нашего общения испарилась. Между нами как бы опять стал Костя, точнее трагедия, с ним связанная. Мы оба думали о нем, но не об одном и том же. Похоже, что я видел Костю в гробу, а Настя – живым. Делать нечего, пролог будущих дел и проблем мы уже проехали. В хлопотах минул понедельник, в полете – вторник. Полет занял весь день, скорее сутки, поскольку добираться до Москвы тогда нужно было сложным маршрутом: вначале на местной «керосинке» от Канберры до Сиднея, далее до Сингапура – на «Боинге», а затем самолетом ТУ-104 – до Москвы с остановками в Коломбо и в Ташкенте.
* * *
Про авиационные полеты можно утверждать вполне обоснованно, что в целом они все одинаково унылые, сколько комфорта в самолет ты не впихивай. Самолет – это замкнутое, само по себе скучное пространство, в котором тебе отводят его небольшой кусочек: спереди спинка сидения, сзади тоже спинка и сбоку – сосед, иногда приятный, а иногда – не очень. Для него полет столь же безрадостен, как и для тебя. К тому же, едкий гул самолета мешает общению, а по сему, полет проходит в основном молча. Что к этому добавить? В качестве развлечения есть красивые стюардессы с дежурной улыбкой, которые принесут столь же дежурные блюда, а к ним в придачу выдадут немного вина или продадут что-нибудь покрепче. Прием пищи в самолете вносит оживление, вызывающее желание подвигаться и с кем-нибудь поговорить. Если с мужчиной, то можно с удовольствием обсудить внешние достоинства стюардессы. Тогда девушек на эту профессию отбирали, как, скажем, скаковых породистых лошадок. Помню как однажды в самолете Эфиопской авиалинии, когда я летел на преддипломную практику в наше посольство в Эфиопии, я взял газету «Эфиопиен геральд» и со смешанным чувством советского человека прочитал объявление об отборе девушек в стюардессы. Там определялся рост, фигура, изящество, и, конечно же, естественная красота. В общем, речь шла будто бы об отборе на конкурс красоты. Но в то время стюардессы всех авиалиний были действительно очаровательны, а обслуживание и питание пассажиров – выше всяких похвал. Потом с течением времени все как-то стало массовым, прилично деградировало и полеты потеряли то наивное приятное, что у них когда– то было. Если уж вспоминать хорошее прошлое, то стоит указать на порядок выбора маршрута полета. Этим, естественно, занималась авиакомпания, которую ты выбрал. Принцип был такой: компания, получавшая деньги пассажира, оплачивала весь пролет вне зависимости от того, прямой он или окольный.
