– Но рассмотрим еще следующее, – чтобы от нас никак уже более не скрылось, что дружба действительно не есть что-нибудь такое, но что, не будучи ни добром, ни злом, она бывает дружественна добру.
– Как ты это говоришь? – спросил он.
– Клянусь Зевсом, не знаю, – отвечал я, – и, поистине, сам колеблюсь от недоумения. Дружественное, по старинной пословице, должно быть, есть прекрасное; по крайней мере, это представляется чем-то нежным, гладким, свеженьким, и оттого, может быть, будучи таким, легко ускользает и уходит от нас; ибо я говорю, что доброе прекрасно. А ты не думаешь?
Нежным, гладким, свеженьким – для нас эти слова не особо ассоциируются с красотою и дружбой, разве что с приятностью. Но для древних греков красота прежде всего привлекательна, блистательна, «вызывает аппетит», поэтому описания красоты такие чувственные.
– И я тоже.
– Итак, говорю гадательно, что прекрасному и доброму дружественно и не доброе и не злое.
А почему говорю гадательно, – слушай. Мне представляются тут как бы три рода: доброе, злое и ни-доброе-ни-злое. А тебе что?
– И мне, – сказал он.
Ни-доброе-ни-злое – абстрактное понятие, что-то вроде нуля в математике или нейтральной среды в физике (ни нуля, ни нейтральной среды античная наука во времена Сократа еще не знала, описывая это как отсутствие вещей, а не как самостоятельное понятие). Сократ, по сути, говорит о том, что при смешении натуралистических и отвлеченных понятий мы можем строить умозаключения только благодаря введению новых отвлеченных понятий.
– И ни доброе доброму, ни злое злому, ни доброе злому не дружественно, как не допустило этого и прежнее наше рассуждение. Значит, остается, – если что чему дружественно, – быть дружественным ни-доброму-ни-злому, – дружественным либо доброму, либо такому, каково само. Ведь злому-то, вероятно, ничто не может быть дружественно.
– Правда.
– А недавно сказано, что и подобное тоже нет. Не так ли?
– Так.
– Стало быть, ни-добру-ни-злу не будет дружественно что-либо такое, каково оно само.
– Очевидно, нет.
– Следовательно, ни-добро-ни-зло остается почитать дружественным только одному добру.
– Как видно, необходимо.
– Так хорошо ли поведет нас, дети, то, что мы сказали? – спросил я. – Если бы, например, мы захотели размыслить о здоровом теле, которое не нуждается ни во врачевании, ни в пособии, – так как оно довольно собою; – то никто здоровый, конечно, не был бы другом врача ради здоровья. Не правда ли?
– Никто.
