Проезжая владения Тейлоров, я решил показать купчую Молли. Я очень гордился приобретением, а то, что Эдди нет дома, уже знал — проверил с утра. Постучал в заднюю дверь и вошел, Молли повернулась ко мне от плиты. Она консервировала последний огородный урожай.
— Хорошо, что приехал, — продолжала она. — Давай посидим и остынем.
Я выпил два ковша воды из ведра. Она села за стол, и я протянул ковш ей.
— Да, попью, — сказала она и стала пить, закинув голову.
Видно, она работала не покладая рук — рукава пропотели по локоть, рубашка прилипла к животу, а мокрые пряди волос — к шее. Когда она опустила ковш, я нагнулся и поцеловал ее, она закинула руки за голову, и вода из ковша выплеснулась мне на плечо.
— Знаешь, почему я так рада, что ты приехал? — спросила она. — Я хочу тебе показать кое-что.
Я улыбнулся. Мне было чертовски хорошо.
— Что же у тебя есть такое, чего я еще не видел?
— Вот, — сказала она с улыбкой, вставая передо мной.
И задрала подол, выставляя передо мной живот. Он был не намного больше обычного, только чуть-чуть, но я тут же догадался, о чем речь. А еще она кинулась ко мне и обняла.
— Ты что — не рад? — спросила она. — Это мы с тобой его зачали. Я так этим горжусь. Я так этого хотела.
Я не знал, что и сказать. Бешеной радости я не испытывал, не то что она. Купчая меня волновала куда больше.
— Ну, конечно, Молли, — сказал я. — Раз ты хотела. А он вправду наш?
— Он в самом деле наш.
Больше мне сказать было нечего. А она была так счастлива, что взяла да потеряла сознание: прямо на мне вдруг обмякла.
Позже, когда было не до рассуждений, я сказал:
— Милая, я, конечно, ничего в этом не понимаю. Но ты такая горячая, а нам ведь нужно быть поосторожнее, чтобы не получилось, что ты выкинешь.
— Эта кровать настоящая лужа пота, — сказала она, перелезая через меня. — Я принесу воды, обольемся, будет попрохладнее.
Она притащила ковш, побрызгала на простыни и заодно на меня, присела рядом и взяла меня за руку.
— Я не выкину, — сказала она. — Я так рада, что первенец — твой. Не хотелось бы, чтоб первый появился от кого-нибудь другого.
— Ты самая странная женщина, — сказал я. — Другой такой нет на всем свете.
— Это хорошо, — ответила она.
Когда одевалась, снова выставила живот.
— Смотри, как растягивается резинка, — заявила она, натянув панталоны.
— Мне всегда казалось, что пузо уродует женщин, — сказал я. — Но тебя не уродует.
Она захохотала и упала на кровать. Мне очень нравилось, когда она так смеялась.
