Вдруг он услышал, как во дворе стукнула калитка. Неслышно подскочив к окну, он осторожно выглянул из-за шторы. Двор был пуст. Метнувшись к другому окну, которое выходило на улицу, он увидел, как отец уходит куда-то, глядя себе под ноги и покачивая головой. Куда?!
Сын подошел к матери, торопливо поцеловал ее прохладное сухое лицо и заторопился к выходу. Прокравшись через веранду, он выглянул сквозь мутное намерзшее стекло во двор. Никого не было. Он вышел на крыльцо, тихо прикрыл за собою дверь и, сойдя по ступеням, направился в сторону сада…
Вскоре он снова ехал в автобусе — назад к станции. Пассажиров было немного, никто не разговаривал, только слышно было гудение мощного мотора да время от времени шипел компрессор, выпуская сжатый воздух.
Он покачивался, одиноко сидя на диванчике, положив рядом с собою портфель, и думал: куда ушел отец? Неужели, чтобы выдать его? Нет, непохоже. Может быть, в магазин за водкой? Или по какому еще неотложному делу… Или просто так, куда глаза глядят, в лес или в чистое поле, ослепнув от горя.
Безмолвные, разрозненно сидящие в автобусе пассажиры — почти одни женщины, молодые и старые — и пожилая толстая кондукторша с тремя большими родинками на круглом лице, и шофер автобуса, чей стриженый костлявый затылок виднелся сквозь стекло кабины, — все они были существами, сказочно могущественными в сравнении с ним. Могущество их заключалось в том внутреннем спокойствии, с которым они могли жить. Словно каждый из них владел документом, заверенным самыми верными печатями. И этот документ не купить ни за какие деньги.
В эту минуту он со всей ясностью представлял то, что его ожидает. Не тюрьма, не плаха и колесо, если бы они еще существовали, было самым страшным в том, что его ожидало. Он понял, что постепенно, все еще оставаясь телесно невредимым, как бы перестанет существовать для всего того, что в неисчислимом своем многообразии называется жизнью. И тогда он словно превратится в некий злой и чуждый для людей дух — и в этом исчезновении, уничтожении заживо, которое бесшумно постигнет его, будет наивысшая кара и печаль.
Он оглянулся на находящихся вместе с ним в этой машине. Его взгляд особенно задерживался на лицах женщин. Именно женщина, а не мужчина, в ком он вмиг предугадывал суровость, жестокость и силу, несла в себе отзвук на то чувство, которое внезапно и пронзительно охватило его. В его глазах возникло лицо бедной матери… Он вдруг ощутил бескрайнюю нежность, в которой растворялась и успокаивалась вся его гнетущая темная тревога.
