— Отец… что же ты. Принимай блудного сына, — с трудом произнес он то, что давно обдумывал сказать отцу.
Старик молчал, не выходя из темного сарая. Сын подступил ближе.
— Ну, давай хоть обнимемся, что ли, — сказал сын и протянул вперед руки.
Старик послушно выбежал из сарая и ткнулся, заколотился головою о плечо сына. Шапка со старика слетела, сын обхватил руками отцову голову и торопливо, жадно целовал его в лысую макушку, во впалые виски, над которыми развевались седые клочки волос. Но внезапно они разом отступили друг от друга. Оба дрожали, словно в лихорадке, старик дрожал так, что, желая, видимо, высморкнуться, никак не мог ухватить себя за нос. Сын поднял портфель, отцову шапку, надел ее на старика.
— А теперь, — просипел тот почти безголосо, — уходя отсюда… Не принимаю!..
— Что же ты, папа, — первым успокоившись, насмешливо промолвил сын. — Не успели встретиться, сразу же гонишь сына.
— Сына… Нету у меня… никакого сына.
— Ладно, я уйду… не беспокойся, — устало потупился молодой человек. — Только маму повидать…
— Мать-то… — Старик крякнул. — Она того… Ну поди, все сам увидишь.
— Папа, если хочешь… я денег тебе привез. Много, — сказал сын, прежде чем войти в дом.
Старик нелепо, быстро замахал обеими руками.
— Нет! Не нуждаюсь я… Не надо! — прокричал он шепотом, тыча сжатым костистым кулаком в сторону сына. — И так я… как в гробу теперь, заживо похороненный. Пенсию… пенсию свою стыжусь получать. За продуктами в другой город езжу… И все из-за тебя, негодный сын.
— Ну, как хочешь, — усмехнувшись, сказал молодой человек и отвернулся.
— Кажись, не учил я тебя воровать, — пробормотал старик, глядя в спину поднимавшегося на крыльцо сына.
И тот вдруг быстро обернулся. Глаза его свелись в щелки, борода прыгала.
— А этот дом, — спросил он тихо, злобно, — этот дом ты на свои трудовые построил, что ли? Много ли ты получал в своем эр-се-у, — произнес он раздельно, вкладывая презрение в каждый слог, — чтобы такой дом построить?
— Не наговаривай… подлец ты! Постыдись-ка, — сипел старик, задыхаясь. — Клевету свою… докажи сначала.
Он ловил ртом холодный воздух, который словно бы выталкивался обратно из горла, никак не входя в грудь. Он сел на дубовую колоду, стоявшую посреди двора, снял шапку и положил ее на колени.
Сын тоже сел на ступеньку, весь дрожа от возбуждения. Старая ненависть к отцу, идущая еще из детства, вновь всколыхнулась в нем. Он дернул шнурок на башмаке, снял его с ноги и стал вытряхивать набившийся туда снег. Вновь обулся и, уже успокоившись, насмешливо произнес:
