Открытый в 1909 году к столетию писателя, он почти полвека простоял в начале Пречистинского (ныне Гоголевского) бульвара, пессимистически взирая с высоты своего постамента на советских людей, пока к нему не воспылал лютой ненавистью сам Сталин:
— Почему такой мрачный? Почему так сидит? Убрать!
И Гоголя отправили в ссылку в Донской монастырь, откуда он был возвращен в эпоху хрущевского реабилитанса. Но не на прежнее место, где стоял уже новый Гоголь, волевой и лучезарный, сработанный скульптором Н. В. Томским по заданию советского правительства. Андреевского Гоголя перевезли в скромный скверик на Никитском бульваре.
Впрочем, место оказалось выбранным на редкость удачно. Скверик ведь находится рядом с домом номер 7, где Гоголь в припадке безумия, а может, озарения предал огню второй том «Мертвых душ» и вскоре после этого умер.
Была весна, но погода стояла сырая, холодная. Липы еще не распустились. Я долго пробыл тогда у андреевского шедевра, где Гоголь предстает смертельно больным, отчужденным, надломленным, отрекшимся от всего им содеянного. И казалось мне, что одинокая щемящая нота этого памятника созвучна печальной мелодии города.
Странный все же писатель был Николай Васильевич, и дивные вещи происходили с ним. Еще в 1835 году в «Записках сумасшедшего» с поразительной точностью описал он собственную кончину: «Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучают меня? Что хотят они от меня, бедного? Что я могу дать им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись мой ямщик, звени мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света!»
Так все и было. Ему приставляли пиявки к носу, лили холодную воду на голову, растирали грудь и живот какой-то едкой жидкостью. Напрасно молил он, захлебываясь словами: что вы делаете со мной? Оставьте меня!
У него была больна душа, а врачи лечили, вернее, не лечили, а мучили, его тело, оскорбляя душу этим насилием и оскверняя таинство ухода из жизни.
Трудно отделаться от впечатления, что страшная кончина его не была случайностью. Отрекшись от Темного ангела, незримо стоявшего за его спиной, когда он творил, Гоголь утратил возможность писать и поэтому не захотел жить.
