– А тот? – Я сглотнул, слюна стекла пересохшим горлом. – Голубоглазый?..
– Сидел над ним, словно над больным ребенком. Всю ночь.
Она смотрела в пламя очага, в отсвет его на выпуклости глиняного горшка.
– На рассвете он перебросил того, другого, через спину лошади – и они уехали, – сказала женщина.
* * *
Я ехал дюнами, копыта коня вязли в сухом песке. Я ехал по его невидимым, затертым ветром следам. Не оглядывался на хату плетельщицы и на давящий ужас с моря, и все же я чувствовал его за спиной. Торренберг всматривался в меня с затуманенного горизонта, словно единственный черный глаз. Одиночные сны отрывались от тумана, касались моего воображения, исследовали меня, как щупальца. Я все еще чувствовал во рту вкус черного хлеба, вяленой рыбы и кислого пива, но уже не был уверен, действительно ли ночевал в доме той женщины, твердой и искореженной, словно иссеченное морским ветром дерево. Может, сны дотягивались даже сюда, до побережья. Может, они прихватывали новые и новые пяди песка, на которых легкий бриз рисовал мелкие морщинки.
Мне уже не нужны были указания. Я чувствовал, куда именно он ехал. Я двигался за ним по следу густых испарений Торренберга. Я ехал между стланиковыми соснами, а потом через редкий карликовый лес. Напоил коня в ручье и немного перекусил, а затем продолжил путь. Он не мог быть далеко, опережал меня всего на день-два. Я знал, что он все еще должен двигаться на юг, в сторону ползущего по небу щита солнца.
* * *
Я догнал его на третий день в сумерках. Он сидел у костра. На самодельном шампуре пеклась куропатка. Я видел его спину, чуть сгорбленную, прикрытую бурым плащом, видел длинные седые волосы. Под моей ногой треснула ветка, конь фыркнул, я ухватил его за узду у самой морды.
– Выходи, – сказал он.
Я выступил из зарослей. Он даже не стал оглядываться. Я привязал коня к дереву и приблизился. В следующий момент вскинул руку ко рту, чтобы сдержать крик. Ноги подогнулись подо мной, мне сделалось дурно.
Нечто, что я принял сперва за примитивную палатку или за накинутую на ветки кучу тряпок, оказалось человеком – или скорее иссохшими останками тела. Его широко раскинутые руки и ноги были привязаны толстыми веревками к воткнутым в землю палкам, формируя кошмарную фигуру косого креста. Голова свисала набок, из выклеванных птицами глазниц на провалившиеся щеки стекала бурая слизь. Только теперь я почувствовал смрад гниющего трупа.
А он сидел напротив, по ту сторону огня, и пек мясо.
