– Нет. Говорит, что переедет ко мне только после свадьбы.
Егор улыбнулся так светло и непривычно, что у меня сердце заныло. Никогда раньше не видела альфу таким… счастливым.
– И что? Дату назначили? – пролепетала непослушными губами. А сердце в груди бухает так громко, что, мне кажется, этот стук слышно на километр вокруг.
– Да. Через неделю.
– Что ж, поздравляю.
Улыбка вышла вымученной, но я не сдавалась.
– У тебя все нормально? – настороженно спросил Егор.
– Все отлично, – бодро отрапортовала в ответ и добавила: – Поеду. Дома Никитка ждет.
Альфа задумчиво посмотрел мне в глаза, хотел что-то сказать, но передумал.
– Пока, – бросила уже из машины.
Брагов молча кивнул. Он облокотился на дверцу джипа, наблюдая, как я выруливаю на дорогу, а потом закрыл автомобиль и пошел к сторожке. Видно, опять собирается Кузьмичу нотацию читать. Наш музейный сторож не так давно потерял связку ключей от усадьбы, и Егор, разумеется, не смог оставить это преступление безнаказанным.
Я усмехнулась – альфе до всего есть дело. Правда, тут же вспомнился разговор о свадьбе, перед глазами снова замаячило улыбающееся веснушчатое лицо, и я тихо выругалась. И чего эту рыжую к нам принесло? Одни неприятности от нее.
* * *
Дома было на удивление тихо.
– Ник? – убрав сапоги под полку, настороженно позвала я.
Сын не ответил. Видно, опять к Никону убежал, хотя я просила дома побыть. Неслух…
Я достала телефон и выбрала нужный контакт. В трубке раздались гудки, а потом послышался голос Никитки.
– Мам, ты только не ругайся! – не дав мне сказать ни слова, зачастил сын. – Мы с Никоном кормушки для птиц делаем. Он говорит, через неделю самые холода наступят, все птицы к домам прилетят. Можно я еще побуду?
– Ладно, – разрешила я и спросила: – Ты ел?
– Да, мы полную сковороду грибной жарехи съели. Вкусная, – похвастался сын.
– Ну, хорошо. Долго не задерживайся.
Ник невнятно угукнул и отключился, а я повесила куртку в шкаф и пошла в душ, смывать с себя запах охотника. Мне казалось, что он въелся под кожу, и я долго терла мочалкой распаренное тело, пытаясь изгнать воспоминания о чужаке, но все было напрасно. Стоило закрыть глаза, и я снова видела жесткий взгляд светлых глаз, холодную усмешку, густую проседь на висках и волевое лицо с выступающими скулами и твердыми, четко очерченными губами. И поцелуй этих губ я помнила так отчетливо, что, казалось, он до сих пор горел на моих – грубый, но при этом такой… настоящий, что ли, живой, пробирающий до глубины души.
