В двенадцать минут первого, когда Мегрэ решал, идти завтракать или нет, зазвонил телефон.
— Вы, наверное, звоните из кафе или бара, находящегося неподалеку от вашей конторы?
— Верно. Вы потеряли терпение?
— Я собирался пойти позавтракать.
— Вы не знали, что я позвоню?
— Знал.
— Прочли мое письмо? Я предполагал, что вам передадут его по телефону. Поэтому я и не послал вам копию.
— Вам нужно, чтобы публика читала ваши письма, не так ли?
— Мне хочется избежать ложных толкований. Когда кто-то совершает убийство, возникают всякие ложные представления. Да и у вас, возможно…
— Знаете, я всякого навидался.
— Знаю.
— Когда еще существовала каторга, некоторые регулярно писали мне из Гвианы. Другие, отбыв срок, заходили ко мне.
— В самом деле?
— Вы чувствуете себя немного лучше?
— Не знаю. Во всяком случае, сегодня утром я работал почти нормально. Забавно думать, что люди, которые держатся с тобой вполне естественно, резко изменились бы, произнеси я одну короткую фразу.
— Вам хочется ее произнести.
— Иногда мне приходится сдерживать себя. Например, при директоре конторы, который смотрит на меня свысока.
— Вы уроженец Парижа?
— Нет, провинциального городка. Какого — не скажу: это помогло бы вам установить мою личность.
— Чем занимался ваш отец?
— Он главный бухгалтер одного… Ну, скажем, одного довольно крупного предприятия. Доверенное лицо, понимаете ли. Дурак, которого хозяева могут задержать до десяти вечера или заставить выйти на работу в субботу днем, а то и в воскресенье.
— А ваша мать?
— Она очень больна. Сколько я ее помню, она всегда хворала. Кажется, это результат моего появления на свет.
— У вас нет ни сестер, ни братьев?
— Нет. Именно поэтому. Она все же поддерживает порядок в доме, там всегда очень чисто. В школе я тоже был одним из самых опрятных учеников. Родители мои люди честолюбивые. Им хотелось, чтобы я стал адвокатом или врачом. А мне опротивело учиться. Тогда они решили, что я поступлю на предприятие, где работает мой отец, — самое крупное в городе. Я же не хотел там оставаться. Мне казалось, что я задыхаюсь. Я приехал в Париж…
— И задыхаетесь в конторе, да?
— Зато когда я выхожу оттуда, меня никто не знает. Я свободен.
Он говорил непринужденнее, естественнее, чем в прошлый раз. Меньше боялся. Паузы стали более редкими.
— Что вы обо мне думаете?
— Разве вы меня об этом не спрашивали?
— Я имею в виду обо мне вообще. Не принимая во внимание улицу Попенкур.
— Думаю, что таких, как вы, десятки, сотни, тысячи.
