Я не мог её отпустить. Как бы ни хотел, не мог. Я думал о том, как она невероятна в вечернем свете, и о том, как глуп и беспомощен я.
– Я ничего не прошу, – сказал я. – Просто поцелуй меня. Один раз. Сейчас.
Она сжала губы, будто сильно злилась.
– Просто из жалости поцелуй.
Она сделала несколько медленных шагов ко мне и теперь смотрела на меня сверху вниз.
Я винил себя за то, что позволил себе так заболеть ею, но смотрел на её бледное лицо и благословлял тот день, когда попал в Морис, и Смотрителя, который бросил меня здесь.
Эвери, сдерживая слёзы, села рядом со мной и протянула ко мне руки.
– Один раз, – тихо сказала она.
Я вздрогнул и закрыл глаза.
Она провела пальцами по моей щеке, растягивая момент, а затем прикоснулась своими губами к моим. И целовала меня, и я целовал её. И с того момента я имел всё, что когда-либо хотел, всё, что собирался искать всю жизнь, собирать по кусочкам. Я был рождён двадцать лет назад только для этого момента. И он настал, и всё вокруг показалось просто декорациями, которые кружили, сменяли друг друга. Времена года, события, люди. Всё потеряло прежнее значение. Проходили дни, вечера, ночи, а мы всё сидели там, на холодных бетонных ступеньках. Она закрывала глаза и целовала меня, запускала руки в мои волосы, затем крепко обнимала и больше не отпускала. И я держал её так крепко, будто от неё зависела жизнь целой планеты.
– Я знаю тебя лично, даже слишком:
Буквально всё я знаю о тебе,
Любишь черешню, ненавидишь вишню,
И выберешь не плакать, а терпеть,
– однажды сочинила она.
– У щёк твоих коралловый оттенок,
Когда смеёшься на закате дня.
Ты до беспамятства в морскую пену
И трижды до беспамятства в меня,
– однажды сочинил я.
Эти строки оставались со мной на протяжении всей моей жизни, как колыбельная, ода любви, как молитва, которая возносит от черноты отчаяния. Её голос, читающий их, звучал в моей голове, даже когда её самой не было рядом.
Глава 4
Ты веришь мне или нет?
Мы провели, прижавшись друг к другу, несколько дождливых дней. Эвери пела мне песни, светло улыбалась, открывалась всё глубже и всё честнее. И, наконец, мы стали близки, как если бы были одним целым. Мы синхронно дышали и двигались, будто в долгом медленном танце, и чувствовали необъяснимо, но ясно, что он обречен на безвременный конец – оттого дыхание становилось ещё глубже и упоительнее.
– Если проведу ещё одну неделю взаперти, сойду с ума, так и знайте, – громко объявил Чарли и демонстративно отвернулся к стене, лёжа на своём матрасе.
