Теперь я видел её. Симон стоял в двух метрах от дочери, жар не позволял ему оказаться ближе. Он без остановки неловко протягивал к ней руки, будто танцевал самый уродливый танец в мире. Она же, наоборот, была смертельно спокойна, не пытаясь себе помочь, словно понимая, что всё будет тщетно, она стояла с разведёнными в стороны руками как взлетающая птица.
Я был настолько близко к ней, что жар её смерти стянул мою кожу. Я мог видеть её сквозь прозрачную пелену красного огня, пока руки отца продолжали цепляться за моё тело. Мы встретились взглядами и её искажённое ужасом выражение лица сменила умиротворенная полуулыбка. Она всегда так улыбалась, когда хотела, чтобы я был спокоен и дышал полной грудью и мне хватало этой улыбки, чтобы быть способным на это даже в пучине страданий, но не сейчас, когда когда огонь забирал у меня Эвери. Она медленно опустилась на колени и всего мгновение спустя упала на живот. Её движения были грациозными, будто она прикасалась грудью к морской глади, которая клялась унести её в места, далекие отсюда.
Мне осталось преодолеть последний метр, разделяющий нас. Я рычал, как зверь, дёргался, извивался. Пламя было живым, оно пульсировало, пыталось оттолкнуть меня, не пускало ближе. Я молился, чтобы огонь взял и меня, потому что больше смерти боялся остаться в мире без Эвери. Но она таяла, как облака, раздуваемые ветром, а я оставался невредим. Я лежал там, вдыхая её уже мёртвый запах, пока она вся не обратилась в чёрный пепел. Я уже не чувствовал ни тела, ни сердца, только тошноту и запах гари.
Спустя много лет я всё ещё с уверенностью говорю, что даже лёжа там, под деревом Надежды, состоящий из боли, дышащий болью, и верящий только в неё, я ни на миг не думал сдаться.
Симон бился головой о землю, бесконечно повторяя: «это война!». Оливер схватил с земли револьвер Симона и тем самым позволил себе, Элвису и Михаилу покинуть долину невредимыми.
Я тогда, как и всё это время спустя, точно знал, что найду её. Сколько бы не потребовалось времени или жертв, я знал, что обрету её вновь, потому что только с этим знанием было возможно моё существование. Обжигающая пустота внутри ни на мгновение не стала жечь тише, но этот жар в груди и был моим бессмертием и моей непобедимостью.
