То же относится и к слишком рано. В этом случае все наши надежды остаются в неприкосновенности: они продолжают сиять в далеком будущем. Преждевременность не устраняет возможностей, препятствие не представляется необратимым. Нет, не сейчас, не так сразу — говорит возлюбленная своему торопливому воздыхателю, это испортило бы период чудесной неопределенности. Подожди немного. Я пока не готова, позволь мне чуть-чуть подумать. Всякая спешка будет кощунственной.Слишком рано: эти слова представляют собой трагедию для ипохондрика. С тех пор как ему (или ей) исполнилось 20 лет, он уверен, что умирает: малейший прыщ — это быстро развивающаяся опухоль, укус комара приведет к отравлению организма ядом, судорога в ноге предвещает паралич, а мигрень свидетельствует о серьезных проблемах с сосудами. Над его детскими страхами смеются. Но ошибка ипохондрика в том, что он оказывается прав слишком рано. Недуги, которые он находит у себя сегодня, однажды поразят его по-настоящему. Он всего лишь опережает события. Сегодняшние страхи настигнут его, вполне вероятно, гораздо позже, когда он о них забудет. Он с ужасом убедится, что опасения, терзавшие его в юности, были не напрасны.
Все наречия времени содержат в себе рассказ о какой-либо трагедии или надежде; в этом отношении никогда больше — двусмысленное высказывание. Оно может означать и жестокую боль непоправимой утраты, навсегда потерянной любви, — как в «Вороне» Эдгара Аллана По (и его зловещем «Nevermore»), — и то, что мы читаем в финале «Силы обстоятельств» Симоны де Бовуар:
«Да, пришло время сказать: никогда больше! Это не я отдаляюсь от прежних моих радостей, это они отдаляются от меня: горные дороги уходят у меня из-под ног. Никогда больше, одурманенная усталостью, я не рухну в пахучее сено; никогда больше не скользить мне в одиночестве по утреннему снегу. Никогда никакого мужчины [7]».
Однако традиционная печаль по поводу того, что время уходит, не передает всей глубины слов никогда больше. Это ложное обязательство, обличаемое писателем Итало Звево, но обязательство почти священное: его можно нарушить лишь затем, чтобы сохранить его содержание. Выполнить обещание означало бы превратить данное слово в нечто бесполезное, лишить его сути. Испытывая своего рода радость оттого, что попытка не удалась, писатель переворачивает условия обязательства. Его герой, как мы уже говорили, на протяжении многих лет клянется, что выкуривает последнюю сигарету: «Я даже пытался придать ей некоторый философский смысл. „Последняя, больше никогда!“ — восклицаем мы с благородным видом. Но что станет с благородным видом, когда обещание выполнено? Для того чтобы его сохранить, потребуется снова принимать решение» [8]. И поскольку у последней сигареты особый вкус, который ей придают чувство победы над собой и надежда на то, что «в ближайшем будущем мы обретем здоровье и силу», герой исписывает стены комнаты датами, знаменующими очередное твердое решение бросить курить и навсегда избавиться от своего порока. Лозунг «Это больше никогда не должно повториться», на котором базируется Европа после 1945 года, ничуть не помешал тому, чтобы впоследствии еще не раз массовая бойня происходила на нашей земле (в том числе война на Балканах), — как если бы зрелище совершаемого на наших глазах преступления вновь вызвало необходимость в торжественной клятве со стороны новых поколений. Джефферсон цинично говорил об этом: «Дерево свободы надо регулярно удобрять кровью патриотов и тиранов». Чтобы поддерживать мир, нужно присутствие рядом вооруженного конфликта: цивилизация развивается лишь ввиду постоянно угрожающей ей варварской жестокости, необходимой, как воздух.
