Недолговечная вечность: философия долголетия | страница 57
Большим соблазном для пожилых людей становится, кроме прочего, равнодушное отношение к неряшливости. Небрежно одетые мужчины и женщины из поколения беби-бумеров воображают, что они по-прежнему элегантны, хотя имеют всклокоченный вид. Стареть — это еще и капитулировать, и эта капитуляция начинается с небрежности по отношению к себе: собственное тело остается без ухода, как невозделанная земля. Со временем человек часто превращается в подобие пищевода, способного только есть, пить и переваривать пищу за неимением лучшего. Что нам остается, помимо желания набить утробу? Мишель Турнье отмечал, что есть два типа старения: когда полнеешь и когда худеешь. Одни люди округляются, выставляя напоказ одутловатые щеки и кожу, покрытую сетью мелких морщин и красных прожилок. Другие — усыхают, доведя свою фигуру до некого подобия виноградной лозы и выставляя на обозрение изможденные лица, сплошь кожа да кости. Округлости скрывают морщины, худоба их подчеркивает — «прорезает, как ножом» — и обрисовывает скелет. Стареем ли мы в уютном пухленьком теле или же стиснуты в обтянутом кожей скелете, будь мы раньше ходячими мощами, сейчас заплывающими жиром, или, наоборот, толстяками, потерявшими половину веса, — в любом из этих случаев нам будет непросто принять себя такими, какими мы стали. И поскольку поколение 70-х годов XX века вновь заговорило о необходимости естественности — в противовес чрезмерной заботе о внешнем виде, — многие из его представителей продолжают и после шестидесяти демонстрировать ту же небрежность, одеваться как попало, носить невразумительные футболки и потертые джинсы, мини-юбки и облегающие шорты. Они стремятся во что бы то ни стало сохранить типичную одежду той поры, когда им было тридцать, хотят обмануть время. Небрежность в одежде призвана продемонстрировать, как они гордятся собой, бросить обвинение в адрес тех, кто «встречает по одежке», возмутиться диктатурой внешнего вида. Они употребили весь свой пыл, чтобы оставаться молодыми, и вот они постарели — и это видят все на свете, кроме них самих.