На каком дне, в какой пропасти нищеты сложился их союз? Их всех мучил голод. Мучил до такой степени, что, совершив злодейство, они делали одно — ели, ели целыми днями, ели, пили, спали, занимались любовью и опять ели, не замечая ни убожества своего пристанища на улице Сицилийского Короля, ни того, что их одежда превратилась почти в лохмотья. Они убивали не ради денег. Деньги были для них лишь средством, позволявшим досыта есть и мирно спать в своем углу, в своей берлоге, не думая об остальном человечестве.
Мария не была даже кокетлива. Платья, найденные в номере, — та же дешевка, какую она носила у себя в деревне. Она не пудрилась, не красила губы, не обзавелась бельем. В другом веке и в других широтах они с таким же успехом могли бы жить нагишом в тропических джунглях.
— Скажите ей, что я вернусь, а пока предлагаю ей подумать. У нее же теперь ребенок. — Произнося последние слова, комиссар невольно понизил голос. Потом обратился к сестре:
— Мы расстаемся с вами. Я немедленно пришлю сюда еще одного инспектора и позвоню доктору Букару. Он ведь ее лечащий врач, не так ли?
— Он заведующий отделением.
— Если она транспортабельна, ее сегодня вечером или завтра утром перевезут в Санте.
Несмотря на все рассказанное комиссаром, сестра по-прежнему недобро поглядывала на него.
— До свидания, мадмуазель. Идемте, сударь. В коридоре Мегрэ перемолвился с Люкасом — инспектор был совершенно не в курсе происходящего. В стороне ждала другая сестра, та, что провела комиссара с первого этажа наверх. У одной из палат стояло с полдюжины ваз со свежими цветами.
— Для кого они? — полюбопытствовал Мегрэ.
— Теперь уже ни для кого, — отозвалась сестра, молодая пухленькая блондинка. — Дама, занимавшая эту палату, только что выписалась, а цветы оставила — у нее много друзей.
Комиссар что-то тихо сказал девушке. Она с явным удивлением кивнула. Но еще больше удивился бы чех, узнай он, что сделал Мегрэ. А тот просто, хотя и чуточку смущенно распорядился:
— Отнесите немного цветов в двести семнадцатую. В палате было пусто и неуютно, а там все-таки лежала женщина с новорожденным.
Было половина двенадцатого. В длинном, скудно освещенном коридоре, по сторонам которого располагались кабинеты следователей, на скамейках в ожидании вызова томились между жандармами мужчины в наручниках и без галстуков. Сидели там и женщины, и свидетели, всячески выражавшие свое нетерпение.
Следователь Комельо, еще более чопорный и озабоченный, чем обычно, велел своему письмоводителю принести дополнительные стулья из соседнего кабинета, а потом отправляться завтракать. Начальник уголовной полиции, явившийся сюда по просьбе Мегрэ, расположился в кресле, а на табурете, который обычно занимает допрашиваемый, поместился комиссар Коломбани из Сюрте «Общенациональная уголовная полиция Франции.». Поскольку уголовная полиция занимается в принципе только Парижем и прилегающим районом, именно Коломбани вместе с провинциальными опербригадами вот уже пять месяцев расследует дело «пикардийских убийц», как журналисты окрестили банду после ее первого преступления. Ранним утром он встретился с Мегрэ и передал ему свои материалы.
