– Нет, – мотнул головой Виталий, – тут другое. Вэ-Вэ[7] слишком завязан на Украине. В Киеве он на своем месте, а вот мне охота быть в центре событий. Вот и всё.
– Где-где? – визави собрал на лбу недоуменные морщины.
– В Москве, – без улыбки ответил Врублевский, непринужденно закидывая ногу на ногу. – Решил пойти на повышение. Всю жизнь вертеться по Крещатику? Благодарю покорно. А вот должность помощника президента СССР – это, на мой взгляд, серьезный карьерный рост.
Его слова польстили Николаю Викторовичу, хотя уязвленные амбиции и саднили порядком.
– Ну, не все так думают, – пробурчал он довольно добродушно. – Сам ведь слышал.
– Думают не все, это верно, – усмехнулся Врублевский. – А если рассудить по-хорошему? – вытянув руку, он стал загибать пальцы: – По той самой Конституции, на которую ссылается товарищ Зимянин, вся власть в СССР принадлежит Советам, а Верховный Совет признается высшим органом государственной власти. Это раз. Следовательно, именно вы, Николай Викторович, являетесь главой СССР, то есть президентом. Это два. Остается данную схему закрепить – сначала в головах, а потом и на бумаге. Это три. Вот и всё.
Подгорный поперхнулся дымом и закашлялся, рукой разгоняя сизые клубы.
– Ка-ак? – просипел он. – Снова Зимний брать?
– А вы не спешите с выводами, Николай Викторович, – вкрадчиво заговорил Врублевский. – Разве я зову к госперевороту? Нет же! Все останутся на своих местах. Косыгин как рулил Советом Министров, так пусть и дальше рулит, он в Политбюро единственный, кто в экономике смыслит. Брежнев – генеральный секретарь партии? О`кей! Пускай себе генералит на здоровье. А править должен Подгорный! Это, знаете, как в кино: генсек – композитор, предсовмина – сценарист, а вы – режиссер. Вот и всё.
Виталий Константинович легко поднялся и подошел к окну. Островерхие ели Тайницкого сада спорили со шпилями кремлевских башен, что крепко сидели ниже по склону. На аллеях копошились курсанты, лопатами сгребая снег, а вот смести осадки с памятника Ленину никому в голову не пришло – и каменный вождь мирового пролетариата обиженно поник, нахохлился под белой холодной шубой.
Мужицкий гогот «режиссера» ударил по слуху и нюху – запахло чесноком, потянуло салом и почему-то одеколоном. Верхняя губа Виталия брезгливо дернулась.
– Браво! – воскликнул Подгорный. – Фильм выйдет, что надо, зрители оценят. – Взгляд его стал колюч: – А сам-то как? А, Константиныч? Небось, тоже фамилиё свое в титрах видишь?
