Поскольку я была бессменным парторгом редакции, Козьмин свои выступления начинал так: “Как правильно говорила Евгения Александровна…”. Доходило до нелепости: на открытом собрании, когда мы дружно потребовали, чтобы Козьмин освободил свое место, и я, характеризуя его “стиль” работы, вернее безделья, оттягивания любых решений, сказала: “Просто руки опускаются”, он свою заключительную речь начал словами: “Как правильно сказала Евгения Александровна, нельзя опускать руки”.
Ну, смену нашего главного редактора очень удачной не назовешь: пришел Дмитрий Урнов — человек, правда, энергичный и деятельный, но, как говорят немцы, “из другого чемодана”. Этому назначению я отчаянно пыталась помешать, писала письма А.Н. Яковлеву и в отдел культуры ЦК, забыв басню про моську и слона, которого поддерживал “сам” Ф.Ф. Кузнецов, директор ИМЛИ, чьим органом — как и Союза писателей — мы являлись. Правда, о своих усилиях я сообщила Урнову, дабы не действовать за его спиной, и он, надо сказать, реагировал корректно и вел себя по отношению ко мне до моего ухода из редакции безупречно. Свои дни на посту главного редактора Урнов бесславно закончил отъездом в Америку накануне путча в августе 1991 года, где он выступил по телевизору с призывом поддержать путчистов, а кто-то неленивый заснял это выступление и прислал кассету в Москву. Наш пламенный патриот так и остался в Америке, даже на похороны отца не приехал. Редакция терпеливо и тщетно ждала вестей от него, пока не выбрала сама нового редактора — Лазаря Ильича Лазарева, влекущего эту нелегкую ношу и в нынешнюю трудную в экономическом отношении пору. Но журнал существует, своих былых позиций не сдает, авторы хранят ему бескорыстную верность.
Господи, как же мне остановиться — ведь целых тридцать два года, нарушив свою четырехгодичную цикличность, я проработала в этой редакции, могу вспоминать и вспоминать, но я же не историю журнала пишу.
В начале шестидесятых годов я получила возможность впервые после возвращения из Германии снова туда ездить, — до этого все связи были оборваны.
Началось все довольно комично. В моей коммунальной квартире раздался звонок, меня не было дома, подошел муж. Услышав немецкую речь, он попытался это объяснить, но его не поняли; вопрос повторили по-французски, — это было уже более подходяще, но недостаточно; затем по-английски — еще лучше, но все же с неудовлетворительным результатом; синолог Тишков, имея дело с таким полиглотом, вполне серьезно спросил, не говорит ли его собеседник по-китайски, что для него самого было бы наиболее плодотворно. Тот решил, что над ним издеваются. Имя его ничего не говорило не только моему мужу, но и мне — писатель Хенрик Кайш. В свое время я его знала — даже дружила с ним и его женой — под именем Клод Шайе как берлинского корреспондента французских газет “Libйration” и “Ce Soir” (позднее я перевела его пронзительный рассказ “В свободу надо прыгнуть” — о его бегстве из гестапо). Он приехал в Москву как гость Союза писателей и на авось спросил на аэродроме встречавшего его консультанта Иностранной комиссии Владимира Стеженского, не знает ли он такую-то. Тот, к его удивлению, тут же дал ему мои служебный и домашний телефоны.
