Это было похоже на то, как скребется мышь, и тем труднее было определить, где это происходило; что застекленная дверь на балкон была опять открыта, так же как и все двери в квартире. Я был одет точно так же, как и накануне. Я сидел на том же месте, в том же солнечном пятне и почти ждал, что, как вчера, прозвучит телефонный звонок матери. Это привычка, которую я сохранил с детства – пытаться точно воспроизвести счастливые или просто легкие мгновения. Кто знает, может быть, здесь что-то более сложное и более глубокое: не есть ли это бессознательная попытка воссоздать, повторяя незначительные детали, привычку, традицию, я чуть не написал: прошлое семьи.
Жанна занималась уборкой, как и накануне. Мы оба были довольны и, случалось, улыбались друг другу. Моя жена первая определила этот мышиный звук: письмо, которое кто-то пытался просунуть под дверь и которое проходило с трудом – мешал ковер. Ни я, ни она не шевелились. Мы смотрели на угол белой бумаги, боровшейся с сопротивлением, уступая, складываясь, сдвигаясь влево, наконец, увеличиваясь.
Потом Жанна взяла письмо, подала его мне и вздохнула:
– От твоего брата!
Она сказала это не язвительно, так что посторонний мог бы подумать, что письмо от моего брата могло быть самым обыкновенным письмом.
"Дорогой Эдуар,
Я не решаюсь подняться к тебе, потому что я тоже отец семейства, и не имею права подвергать моих ребят опасности заразиться. А все-таки мне абсолютно необходимо поговорить с тобой. На сей раз это в самом деле серьезно. Я тебя жду внизу.
Любящий тебя брат Гильом".
Я протянул письмо жене. Сначала она ничего не сказала. Покоряясь обстоятельствам, я взял с вешалки шляпу, и только, когда поворачивал ручку двери, Жанна спросила:
– Ты взял бумажник?
Точно такое же утро, как и накануне, то же солнце, те же полосы тени на своем месте и даже терраса виноторговца, обрызганная водой.
Я посмотрел по сторонам. Помню, что проходил молодой человек, он снял пиджак и нес его на руке, рубашка его образовала яркое пятно.
Но голос моего брата донесся из тени, из узкой лавки виноторговца, чего я должен был ожидать.
– Я иду! Признаюсь, мне было неприятно, противно. Я знаю это бистро, потому что оно находится против моих окон. Его хозяин доставляет нам дрова и уголь. У хозяйки зоб. Нет ничего бесчестного в том, чтобы...
Я понимаю, почему мне неприятно. Сейчас нет и десяти часов утра, и хотя Гильом быстро проглотил содержимое своей рюмки, я все-таки увидел, что там было, узнал опаловый цвет. Он не алкоголик. Но если ему нужно подождать хотя бы пять минут, он обязательно зайдет в маленький кабачок вроде этого и выпьет рюмку чего-нибудь. Он там чувствует себя как дома. Сразу же на равной ноге с хозяином или хозяйкой, с клиентами, кто бы они ни были.
