Беспокойство рождалось вновь. Тимар глотнул теплого виски, и в желудке у него так забурлило, что через мгновение он перегнулся за борт.
Ночь обволакивала пирогу со всех сторон, и негры уже не гребли так дружно — в их движениях чувствовалась торопливость, иногда два весла сталкивались в воздухе. Они перестали пристально разглядывать белого. Их взоры блуждали по лесу, и наконец пирога с большого разбега была выброшена на заросший кустами берег.
Только сойдя на берег, Тимар узнал местность. Они находились в знакомой ему деревне. Когда поднимались по реке, здесь был рынок, здесь Адель входила в негритянскую лачугу, и здесь она съела два банана.
Посреди окруженной хижинами вырубки был разведен костер. Над ним склонились тени. Тимар, не смея подойти ближе, ждал своих спутников, в особенности негра с гнилыми зубами, которого считал своим непосредственным проводником.
Жители деревни не тронулись с места, а только повернули головы, услышав возню на берегу. Из пироги вытащили складную кровать и провизию для Тимара.
Трое гребцов понесли все это в центр селения, и маленький человек подал белому знак следовать за ним. Они произнесли всего несколько слов, не более двух десятков. Низенький негр отворял двери хижины, заглядывал внутрь, причем их обитателям и в голову не приходило протестовать. Из одной хижины он велел выйти старой женщине, которая несколько дней назад сидела на корточках перед своим товаром на рынке.
Складную кровать и припасы разместили в ее жилище. Негр выбросил оттуда циновки и, указывая на окружающую обстановку, произнес:
— Хорошо! Здесь хорошо!
Затем он бесшумно удалился, оставив Тимара посреди освещенной хижины. Стоять можно было только в центре. Здесь сильно пахло дымом, по-видимому, очаг горел в ней весь день, так как зола еще не остыла.
Минут десять Тимар мучился со складной кроватью, устройство которой было ему незнакомо. Ему все не удавалось ее раскинуть. Наконец он справился с этой задачей и подошел к двери. Жозеф стоял на пороге и курил, а его гребцы присоединились к людям у костра.
Все заканчивали еду. Видны были только фигуры, склоненные над глиняными мисками, из которых каждый черпал рукой разваренный маниок.
Кто-то беспрерывно говорил не менее проворно, чем запевала на пироге. Впрочем, это мог быть и он, так как голос был точно такой же. Негр быстро произносил четыре или пять фраз, и все они звучали одинаково.
Потом он замолкал, но вместо припева гребцов раздавался громкий смех собравшихся.
