— Собственно, нельзя сказать, что я действительно что-то знаю, а отец не хотел рассказывать, что́ он видел. Во всяком случае, прилюдно, но я не раз слыхала, как он говорил об этом с мамой.
— О чем? Ну, давай. Я же здесь, чтобы выслушать все, что тебе известно.
Ингеборг как будто бы колеблется. Потом во взгляде вспыхивает огонек.
— Отец подозревал, что во время войны старый Хусс сотрудничал с немцами. Кое-что видел, когда ходил в море, так он говорил. Но молчал об этом, до самой смерти.
Карен скептически смотрит на тетку.
— Почему? Дед ведь ненавидел нацистов.
— Наверно, потому, что, если б Хуссовы делишки выплыли наружу, весь остров бы пострадал. Мы ведь в ту пору целиком и полностью зависели от угольных разработок, и его крах подкосил бы нас всех. Он владел половиной острова, а вдобавок заседал и в провинциальном управлении, и в рыболовном ведомстве.
— И дед, стало быть, молчал, — недоверчиво роняет Карен. — Господи, но это же…
— Ну-ну, будь добра, сбавь тон, — резко бросает Ингеборг. — Времена были другие, и если ты думаешь, что сейчас здесь не бог весть как богато, то посмотрела бы, как жили тогда. К тому же все это происходило в конце войны и уже не имело значения.
Карен молчит.
— Только, по-моему, его это мучило до самой смерти, — добавляет тетка и берется за чашку. — И по правде сказать, у меня много раз язык чесался.
Карен решает сменить тему:
— Ты и Фредрик Стууб, должно быть, ровесники. Ты хорошо его знала?
Ингеборг Эйкен замирает, не донеся чашку до рта. Потом отпивает глоток, медленно ставит чашку на стол. Блюдечко звякает.
— Слишком много болтают. Что ты слыхала? — резко спрашивает она.
— Да вообще ничего. Во всяком случае, о тебе и Фредрике Стуубе. Выходит, ты его знала?
— Конечно, в молодости. Остров-то невелик. Признаться, у нас даже был небольшой роман, задолго до его женитьбы. Да и задолго до моей, ясное дело.
— А позднее вы общались?
— Нет, конечно. Говорю же, по натуре он был настоящий Хусс.
— У меня не возникло впечатления, что Фредрик был большим снобом, — рискует возразить Карен. — Да и сестра его тоже, она только очень религиозна.
Ингеборг фыркает:
— Гертруд воображает, будто она к Господу ближе всех остальных. Этак все благородные рассуждают. Мол, богатство досталось им оттого, что они избраны Господом. Поверь, Синичка, бабы в этой семейке всегда непомерно задирали нос. Мужики, те получше, Ивар всегда был очень милый, а Фредрик… он…
Она умолкает. Карен ждет.
