И я бы смог молитвою своей достигнуть сфер высоких, у коих внешние пределы лишь грубые изображенья.
И если даже предо мною будет человек, которого ошибки и взгляды меня бы огорчали, сумею я благодаря молитве вернуть к нему внимание свое, не удаляясь от него за то, что он бы мог мне причинить.
Благодаря молитве я могу безбожника религиозным сделать, бесчувственного возродить в любви. Благодаря молитве я способен повсюду добродетель возрождать.
С молитвою готов я снизойти в места теней и скорби и принести туда хотя бы облегченье. И разве не молитва прежде исправила хромого, заставила слепого видеть и глухого слышать? И не она ли мертвых воскрешала?
И, несомненно, должен ожидать всего от Бога я. Хотя сие никак не означает, что стоит мне с апатией смириться. И наполнять молитву нужно пылкостью, скорбями потаенными своей души до той поры, пока язык вконец не истончится мой, и не сумею я молиться в звучаньях гармоничных и песнопениях.
Упорствуя в своей молитве, я достигну иль внешней убежденности, свидетельством являющейся, иль внутренней, что верой предстает. Вот почему считали мудрецы молитву истинным вознагражденьем.
Секрет людского возрастанья заключен в молитве; секрет молитвы в составлении ее; последний же сосредоточен в чистоте познанья.
Секрет познанья чистоты страх Божий образует, который пребывает сам в божественной любви, поскольку любовь является источником и очагом секретов всех, всех добродетелей и всех молитв.
Не потому ли любовь предпочитала две самые прекрасные молитвы: услышанную Моисеем на горе Синайской; произнесенную Иисусом пред учениками и собравшимся народом?
Как языки однажды упразднятся? Как достиженья мысли человека исчахнут, вплоть до полного исчезновенья?
Река времен, казалось бы, несешь в своих ты мутных водах лишь заблуждение, несчастие и ложь. И посреди потоков этих грязных едва найдешь струю воды прозрачной, пригодную для утоления народов.
Скверны все воды водоемов этих, поражены процветшей гнилью; их участь – испариться. И лишь струе единственной воды живой дано сопротивляться жаре палящей юга и хладу севера. И в ней – бессмертное наречье, которое через века несокрушимым будет.
Возвышенный посредник, сверяя достижения людские, из них оставит сущими лишь те, которые связь обретут с предвечными началами божественного языка. Единственно его вы слушайте реченье.
Закроем уши для языков, во зле живущих, стараясь возродить в себе наречья мертвые. К нам молвят, обращаясь бесконечно, но нам не стоит поддаваться на витийство ораторов, нас обступивших.
