Отпадение Израиля от культа Ягве и его часто порицаемое идолопоклонство объяснялись не угодничеством перед чужими богами, а естественной потребностью людей помочь самим себе. Конечно, запрашивая оракула и прибегая к амулетам, верующие стремились одновременно при помощи магии повлиять на божество. Государственный культ обычно шел впереди и служил примером, но всякого рода гадания были широко распространены в народе. Так как обращались к оракулам чаще всего в связи с печальными и горестными событиями (ибо только беды и страсти побуждают человека прибегать к потусторонним силам), то и случилось так, что божества государства представляли светлые «горные выси», а народные божества — подземное царство. Причем появлялись они обычно ночью на перекрестках дорог или близ глубоких расщелин. Характерный пример таких верований мы снова находим в Урарту. Официальный государственный культ сопровождался там (конечно, втайне) поклонением рыбообразным фигуркам, очевидно изображавшим бога. Восходят они к натуралистическим изображениям богов, характерным для Передней Азии. В Урарту их использовали, очевидно, в колдовских целях.
Так же обстояло дело и у греков. Древних божеств природы, олимпийцев (в богов государства последние превратились только в Риме), они считали выдумкой Гомера и Гесиода. На самом деле это было, конечно, не так, хотя поэты сыграли свою роль в отдалении от народных верований древних божеств природы, культ которых скрывался в образах олимпийцев. Характерно, что, когда Гомер забывает упомянуть или нарочно замалчивает какой-нибудь миф, он всегда оказывается связанным с народными верованиями, с культом Деметры или Диониса. И не потому, что Дионис был иноземным, фракийским богом, а скорее вследствие того, что поэты, во всяком случае Гомер, не сумели сделать его, подобно другим богам природы, чуждым народу, лишив черт таинственности и необъяснимости и сделав подчеркнуто натуралистичным. Народ в религии выше всего ставит непознаваемое и всегда предпочитает тайну тому, что может быть объяснено просто. Трудно сказать, когда возникла эта враждебная народным верованиям тенденция, но у Гомера она, во всяком случае, совершенно очевидна. Поэт испытывает отвращение ко всему сверхъестественному. Гомера можно было бы назвать материалистом, если бы не его глубокий пессимизм. Он не способствовал развитию религии и, постоянно оставляя открытыми возникающие вопросы, не мог удовлетворить религиозные потребности греков. Стремление выделить племенного бога Зевса у Гомера намечается, но он быстро сводит его на нет комическим описанием всего семейства богов.
