— Я пришла попросить прощения и пожелать тебе всего доброго.
— Вы нас покидаете?
Это маленькое словечко «нас» чуть было не сломало твердое решение Софьи. Да, она покидала не только Трофима Колобка…
— Я ухожу домой.
— Вы мне… вы мне так понравились…
— Знаю. Хороший ты парень, Демид. Даже странно, не сказалось влияние Колобка. Возможно, потому, что рядом были другие люди. Счастливо и спасибо тебе.
— Софья Павловна, — через силу проговорил Демид, — а если бы… он разорвал книжечку, вы остались бы?
— Нет, — просто ответила Софья.
— Деньги ему я все равно отдам.
— Это твое дело.
— А он, может, не такой уж плохой, как вам показалось…
— Возможно, что так, однако… Понимаешь, это не просто подлость, а куда страшнее — мещанство, оно вбирает в себя целый комплекс понятий: восхищение собой, презрение к людям, скупость, духовная ограниченность…
— Но ведь он не отдал меня в интернат, хотя в том, как я сейчас понимаю, ничего страшного не было.
— Хороший ты парень, Демид.
Потом настала подозрительно долгая пауза, и Трофим Иванович готов был поклясться, что Софья поцеловала на прощание Демида, и снова послышался взволнованный голос:
— Можно вас проводить? Ведь чемодан тяжелый…
— Нет, легкий. Ну, всего хорошего.
Когда Софья вышла, в коридоре никого не было. «Тем лучше», — подумала она, направляясь к дверям уверенно, не крадучись. Закрыла их за собой крепко, но спокойно, как человек, который не подчеркивает свой уход.
Тишина наступила в коммунальной квартире на Фабричной улице. И именно эта тишина доконала Колобка, окончательно убедила в том, что все кончено и Софья к нему больше никогда не вернется.
Трофим Иванович почувствовал себя глубоко и несправедливо обиженным. Вдруг в памяти всплыли слова, сказанные четко, безжалостно: «Послушай, Демид, тебе никогда не хотелось набить морду Трофиму Ивановичу?» Вот как она заговорила, да еще и на «ты»! Это за его-то доброту и щедрость?
Колобок не просто вышел из своей комнаты, его вынесла черная волна ненависти. Потом он, всегда такой уравновешенный, спокойный, не мог вспомнить, как вел себя в ту минуту, что делал, и этот провал в памяти вызывал страх.
Он сделал несколько тяжелых шагов к комнате Демида, и ему вдруг показалось, будто и сейчас там звучит голос Софьи. Уже не владея собой, он с силой рванул дверь, та легко отворилась.
Демид сидел у столика швейной машинки и бесшумно крутил колесо. Увидев Колобка, его налитые кровью глаза, он прищурился, кровь отхлынула от лица, но, как ни странно, нажимать на педаль не перестал.
