— Если у вас нет для меня ничего более важного, чем этот рассказ, я пойду… — сказал Демид.
Старик вновь окинул парня пристальным взглядом, в глазах его плескалась боль. Демид бросился к нему:
— Чем помочь вам? Позвать Ларису?
— Нет. Сиди. Сейчас отпустит.
Старик замолчал и, как показалось Демиду, вроде бы задремал. Он поднялся со стула, но спокойный голос Вовгуры остановил его.
— Ну куда ты спешишь? Успеешь со своими делами: вся жизнь у тебя впереди. Вот и дослушай старика до конца, доставь ему радость. Не нравится, а ты послушай. Уважь. — И вновь замолчал, шаря глазами по потолку, потом, словно вспомнив о чем-то, сказал: — Это ведь присказка, сказка еще впереди, — и усмехнулся в бороду, — но конец уже близок. Потерпи. Так на чем я остановился? Ах да, о Лубенцове говорил… Так вот, как-то ночью рассказал я ему о моих трех книгах с записями. Он все расспрашивал: и как я ключи измерял, и как записывал, ну, а мне что скрывать? Рассказал, все-таки я человек технически грамотный, инженер, хотя от современной техники, по независящим от меня причинам, и поотставший. И тогда вдруг начал Лубенцов смеяться. Впервые за долгие годы я услышал его смех и испугался. Это очень страшно там, на Севере, в бараке, под полярной ночью, — смех. «Чего это ты заливаешься?» — спрашиваю. А он нахмурился вдруг и говорит: «Зачем тебе это? Все твои старания выеденного яйца не стоят». «Как это не стоят?» — возмущаюсь я. А он, усмехаясь, отвечает: «А очень просто. Ну, собрал ты эти данные на три тома, мог бы собрать и на шесть, толку-то все равно для тебя никакого. Как ты этим материалом можешь распорядиться? Никак! А вот электронно-вычислительная машина сумела бы твои данные использовать и создать, скажем, ключ, который подошел бы к любому сейфу». Сказал и отвернулся от меня, словно интерес потерял. А меня задело за живое, стал допытываться. «Расскажи, — говорю, — все-таки любопытно знать, как это станет машина обрабатывать мой материал. Я им распорядиться не могу, а она, видишь ли, может. Сомнительно что-то». И понимаешь, я его все-таки уломал, правда, разозлился он на меня за эти упрашивания, но рассказал. Так ведь и его понять можно: ночь, ветер завывает, душу выматывает, тоска, а тут поговорить можно, в мыслях уйти от этой тоски. «Ты что-нибудь про электронно-вычислительные машины слышал?» — спрашивает. «Теоретически представляю, на уровне газетных статей», — отвечаю. «Маловато, — говорит, — но для того, чтобы понять идею, достаточно и этого. Понимаешь, каждый ваш ключ можно записать математически. Скажем, завод, выпустивший сейф, обозначить цифрами, числом, год выпуска — другие цифры, другое число, количество выступов на бородках ключа — третье, высота выступов на бородках — четвертое и так далее. Все, что тебе про ключ известно, можно обозначить числами по двоичной системе, математически. Ключ тогда будет выглядеть как длинный ряд цифр, каждая из которых или комбинация из нескольких будет обозначать его особенность или качество. Понятно?» — «Более или менее». — «Я так и думал, — усмехнулся он, — это и десятиклассник поймет. Значит, записываешь ты все свои ключи математически на бумаге. Это, конечно, будет нелегкая работенка, сколько там у тебя ключей?» — поинтересовался. А у меня их было пятнадцать тысяч шестьсот девяносто шесть. Я все записи пронумеровал. «Вот видишь, — сказал и вновь усмехнулся этак ехидненько, — ученый в тебе пропал… Потом ты все записи с бумаги переносишь на магнитную ленту. После этого строишь электронно-вычислительную машину, причем, должен тебе заметить, что в сравнении с известными машинами, скажем «Минском», «Днепром», «Уралом», эта твоя — простейшая. А построив машину, приглядываешь себе сейф, — тут уж он откровенно надо мной посмеивался, даже хохотнул хрипловато, — какой побольше, попузатее. Определяешь завод, который его выпустил, год выпуска, приблизительно высоту выступов на бородках ключа, одним словом, чем больше данных, тем лучше, и все эти данные, также записанные математически по двоичной системе, вводишь в машину и нажимаешь на кнопку «пуск». Машина оживет, заработает, потом остановится»…
