— Как она крепко спит! — сказала мисс Токс.
— Ведь вы знаете, милая моя, днем она много возится,— отвечала миссис Чик,— все время играет около маленького Поля.
— Странный она ребенок,— сказала мисс Токс.
— Милая моя,— понизив голос, ответила миссис Чик,— она — вылитая мать!
— В самом деле? — сказала мисс Токс.— Ах, боже мой!
В высшей степени соболезнующим тоном сказала это мисс Токс, хотя понятия не имела — почему; знала только, что этого от нее ждут.
— Флоренс никогда, никогда, никогда не будет Домби,— сказала миссис Чик,— проживи она хоть тысячу лет.
Мисс Токс подняла брови и снова преисполнилась сострадания.
— Я мучаюсь и терзаюсь из-за нее,— сказала миссис Чик со смиренно-добродетельным вздохом.— Я, право, не знаю, что из нее выйдет, когда она подрастет, и какое место в обществе сможет она занять. Она не умеет расположить к себе отца. Да и как можно на это надеяться, если она так не похожа на Домби!
Мисс Токс сделала такую мину, словно не находила никаких возражений на столь неоспоримый аргумент.
— К тому же у девочки, как видите,— конфиденциально сообщила миссис Чик,— натура бедной Фанни. Смею утверждать, что в дальнейшей жизни она никогда не будет делать усилий. Никогда! Она никогда не обовьется вокруг сердца своего отца, как…
— Как плющ? — подсказала мисс Токс.
— Как плющ,— согласилась миссис Чик.— Никогда! Она никогда не найдет пути и не приникнет к любящей груди отца, как…
— Пугливая лань? — подсказала мисс Токс.
— Как пугливая лань,— сказала миссис Чик.— Никогда! Бедная Фанни! А все-таки как я ее любила!
— Не надо расстраиваться, дорогая моя,— успокоительным тоном сказала мисс Токс.— Ну, полно! Вы слишком чувствительны.
— У всех у нас есть свои недостатки,— сказала миссис Чик, проливая слезы и покачивая головой.— Думаю, что есть. Я никогда не была слепа к ее недостаткам. И никогда не утверждала обратного. Отнюдь. А все-таки как я ее любила!
Какое удовлетворение испытывала миссис Чик — довольно заурядная и глупая особа, по сравнению с которой покойная невестка была воплощением женского ума и кротости,— относясь покровительственно и тепло к памяти этой леди (точно так же она поступала и при жизни ее) и при этом веря в самое себя, дурача самое себя и чувствуя себя прекрасно в сознании своей снисходительности! Какой приятнейшей добродетелью должна быть снисходительность, когда мы правы,— раз она столь приятна, когда мы не правы и не можем объяснить, каким образом мы добились привилегии проявлять ее!
