– Капельницу неси! – пробасил отец.
Зачем отцу капельница? У него же дети болеют, а не он сам. Сколько можно жить в этом Норильске? Когда в Красноярске – минус двадцать, то там – минус сорок пять. Отец как-то рассказывал, что в пригороде Норильска Талнахе, откуда родом его вторая жена, на зиму натягивали тросы между домами, чтобы людям было за что схватиться во время порывов ветра и чтобы они не заблудились и не ушли ночью в тундру. Наверно кто-то из его детей опять болеет и им срочно нужна капельница.
– Вы бы не могли сдать мочу на анализ?
Снова бабушка. Это она давала мне баночку из-под майонеза, а потом несла мочу в поликлинику, чтобы врач подтвердил, что я окончательно здоров. Такое случилось только один раз в моей жизни. Больше я никогда мочу не сдавал, потому что почти не болел А бабушка после инфаркта часто болела и сдавала анализы каждые три месяца. Потом она умерла, и после неё осталось много баночек. Я сложил их в пакет и вынес на помойку. Поэтому сейчас баночек у меня нет. Как же я сдам анализ?
Рядом со мной застонал какой-то дед. Он застонал очень привычно, заученно и безнадёжно, и я подумал, что стонет он так уже много лет и не было никакого смысла привозить его в больницу. Скрипели колёса каталки, с улицы доносился шум двигателя, и по звуку я понял, что это «Газель». Рядом со мной стояла молодая женщина в белом халате. Она выдернула иглу из сгиба моего левого локтя, отодвинула в сторону капельницу, похожую на вешалку в прихожей у Ирки Кожуховой, и повторила вопрос:
– Вам надо мочу сдать! Вы меня слышите? Сможете встать?
Я приподнялся на локте и оглядел приёмный покой. Штук десять каталок на колёсиках, на каждой из которых лежал человек. Около троих стояли такие же вешалки с капельницами. Кто-то шевелился, кто-то стонал или что-то говорил. Голова болела так, как не болела никогда. Какой-то тупой неизбывной болью, которую аспирином не победить. Глаза в глазницах смотрели только прямо, в фокусе было лишь то, что находилось прямо передо мной. По бокам всё расплывалось и мельтешило, словно вокруг головы роилась мошкара. Я глянул на потолок и тут же опустил голову: по потолку скакали зелёные лошади. Смотреть на это было жутко. Я понимал, что быть этого не может, закрывал и открывал глаза, но лошади продолжали скакать, словно на потолок был натянут экран летнего кинотеатра.
– Постараюсь!
Женщина помогла мне встать, сунула в руку баночку и довела до туалета. Я открыл дверь, зашёл в уборную и понял, что сбылся мой страшный сон: я оказался в больничном туалете. Правда, ничего ужасного я там не обнаружил. Кафельный пол не скользил и был только что вымыт. В углу стояло цинковое ведро с какой-то надписью, на древней деревянной швабре сушилась мокрая тряпка, а рядом на стареньком табурете лежали большие резиновые перчатки, кусок хозяйственного мыла и бутылка с отбеливателем. Четыре унитаза сияли чистотой, крышки у всех были подняты. Пахло хлоркой и больницей. Я всегда думал и не мог понять: что в больнице так может пахнуть? Какое вещество? Какая субстанция вызывает этот запах, который называется больничным?
