Самым большим деревом в саду был абрикос, который, может быть, первым поселился в этой части Бухары, когда вокруг еще не было белых и розовых особняков. Абрикос поднимался выше уличных тополей, он бросал тень даже на крышу надировского дома, и все лето, ссыпаясь с густых и длинных ветвей, зрелые плоды усеивали крышу, дорожки сада и грядки с редиской, морковью и помидорами, как семечки. Собирать их было невозможно, и они засахаривались на земле, привлекая рои ос. Их старались поэтому быстрее подмести, но они падали снова.
Эти абрикосы были главной летней заботой жены и детей. Надиров хотел было спилить старое дерево, но тень от него, шапкой накрывавшая двор, стоила этой заботы, а еще, быть может, что-то значила привычка. Как-то страшно было представить себе свой двор без этого дерева, с растрескавшейся корой и железным костылем в стволе для бельевых веревок.
В тени абрикоса был сделан деревянный настил на ножках с тремя ступеньками, на нем стоял низкий столик, а вокруг, подоткнув подушки под бока, по восточному обычаю располагались гости. От града плодов настил защищали виноградные побеги, прочно и густо перевившиеся вверху, на стойках. Тут всегда было прохладно, а от брызг постоянно журчащей воды легко дышалось. И Надиров был счастлив, что гости могли отдохнуть у него.
Сейчас у ступенек настила стояли одни хазратовские ботинки, и сам Хазратов сидел у столика и попивал чай с фисташками в ожидании плова. Подошел хозяин, поставил тарелку с нарезанными и приправленными помидорами, передоверив наблюдение за пловом, видимо, на этом, уже менее ответственном этапе, жене.
— Надиров достал трубы, Надиров установил радиосвязь с Кунградом, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение глиной, а Надирову вставляют палки в колеса…
Азиз Хазратович отхлебнул из пиалы, поправил хозяина:
— Почему вставляют? Бардаш Дадашев вставляет… Один человек…
Надиров присел, плеснул в пиалу чаю, обмыл ее, стряхнув теплую зеленоватую жидкость за бортик настила, налил снова и стал потягивать не спеша. Лицо его у раскаленного казана разогрелось, побагровело, шрам от нагайки эмира выступал еще заметнее, резче. Он выпил пиалу чаю молча, налил еще, пил и думал. Молчал и Хазратов.
— А ты крепко не любишь этого Бардаша, Хазратов, — сказал, наконец, Надиров. — За что? Вы ведь из одного кишлака…
Хазратов знал, каким противоречивым бывает хозяин. Эти крутые повороты надировской натуры многих заставали врасплох, но только не его.
