Все было интересно — и то, какое высокое сооружение буровая, недаром называется вышка, и то, что за ней стояли дизели, большие, как паровозы, и как у железнодорожной станции громоздились рядом баки с водой; он хотел напиться там, но долговязый казах в лисьей шапке крикнул: «Техническая!», а питьевая оказалась в бетонном с крышкой цилиндре, который, наверное, перевозили вместе с собой и зарывали в песок, и этот вагончик… Из него все время раздавались негромкие голоса Яганы Дадашевой и русского, тоже ехавшего с ними ночью из Бухары.
Все было интересно новенькому… Ночью русский благодушно спал в машине, а он слушал рассказы Надирова, И на душе его становилось тревожно и сладко, и даже казалось, что Надиров рассказывает с таким упоением о песках, о Чапаеве, о своем отце, об эмире, которого он видел живым, только для него, потому что и Дадашева плохо слушала, думала о чем-то своем.
Возле вагончика стояло два «газика», один присоединился к ним в Газабаде. Теперь он увез Надирова, а другой остался. Новенький хотел было попроситься на шоферскую работу, за руль, потому что он умел это, но Надиров уже уехал… Сидеть было неудобно, он бросил в песок окурок и поднялся.
— А ружья опять не привез! — сказал Шахаб, посмотрев туда, где пылил «газик».
— Зачем? — спросил новенький, чтобы не молчать.
— Волков гонять.
— Тут есть волки?
— А как же! Где есть овцы, там есть и волки… Ты овец видел?
— Мы ночью ехали…
— А, черт возьми! — непонятно почему выругался буровой мастер.
Он держал в руках тоненькую трубку красной материи.
— Лозунги писать умеешь?
— Нет.
Шахаб пошел к вагончику. Парень снова сел и, вытряхнув из разорванной пачки последнюю сигарету, сломал ее пополам. Шахаб вдруг остановился, спросил сердито:
— Надеюсь, ты сюда не курить пожаловал?
Парень бросил свою только что зажженную папиросу в песок, придавил ногой и опять поднялся.
— Возьми лом, отнеси вон тому, в лисьей шапке, он тебе покажет, что делать… Эй!
Шахаб не успел предупредить новенького, как тот уже схватил голыми руками лом, валявшийся в песке неподалеку, и тут же уронил его и, тиская руки в кулаки, зажал их между ногами и пошел раскачиваться и кусать губы. На лбу его тотчас выступили крупные виноградины пота.
— Дурак! — закричал Шахаб. — Кто же так хватает? Перчатки.
Рядом с ломом в песке валялись брезентовые перчатки, серо-желтые, без привычки не заметишь.
— Покажи!
Парень протянул руки, пытаясь согнать гримасу боли с лица. На красных ладонях вздулись белые волдыри.
