— И уродливо, — прибавил Курашевич.
— Некогда было думать об эстетике… — сказал в защиту родного города Бардаш. — Вода… Когда хочешь пить, из лужи напьешься… А Бухара не просто хотела пить… Она умирала от жажды.
Это был памятник практичности, наступившей на вдохновение и поэзию веков.
Незаметно подобрался вечер, и на углах улиц зашуршали, зашелестели фонтаны… Приподнятые на каменных подставках до высоты человеческого плеча, они разбрызгивали свои маленькие освежающие дожди. Газопроводчики намочили платки и вытерли лица.
— Раньше воду добывали легко… — сказал Бардаш. — Вызывали святого, он стукал посохом по земле, как Иов, и навстречу вырывался родник… А теперь святых нет, и приходится ставить водонапорные башни… А в пустыню поведут для газовиков водопровод из Аму-Дарьи…
— Нас уже не будет! — засмеялся Курашевич, проводя мокрым платком по лбу. — Всегда хорошо после нас…
У Ляби-хауза пахло акацией и еще чем-то зеленым. Слетевшие с деревьев соцветия лежали вокруг стволов тенями. По улице добрым драконом ползла поливальная машина, расправляя белые усы и окатывая водой цветы, скамейки, ноги прохожих… Никто не возражал… Все, кажется, даже были рады. Дети, глазастые, как лягушата, бежали за ней, чтобы искупаться в струе… Вода студила землю.
Ради воскресенья по чайхане бродил директор в белых штанах такой ширины, что нельзя было сомневаться в достоинствах его натуры. Наверно, она была не менее широкой.
— О, Бардаш Дадашевич! Дорогие гости! Проходите, садитесь, пожалуйста… — Глаза его забегали, отыскивая свободное место.
Бардаш сказал ему, что за люди пришли.
— Газ! — радостно воскликнул директор. — Давно ждем! Замучились с самоварами.
Ребята стянули туфли, запыленные и горячие, как автомобильные скаты.
— Хорошенький денек! — сказал довольный Коля Мигунов.
— Бардаш, — тихо спросил Анисимов, — что-то тебе неймется? Вы поссорились?
Бардаш смотрел на воду Ляби-хауза, засыпанную тутовником, и вспоминал утро. Теперь он перевел глаза на аистов…
— Что ты, что ты, Иван!
У самой чайханы остановилось такси с зеленым глазком.
— Я сейчас вернусь, — сказал Бардаш и побежал к машине.
Женщины — все же они невозможные созданья! Ну а что касается Яганы… Что касается Яганы, разве он не сам научил ее быть такой? Разве он не сердился, когда она обходилась без собственного мнения? «Что это за человек без собственного мнения!» — кричал он ей.
Такси подкатило к дому. Бардаш толкнул калитку, вбежал на порог, ударился плечом о дверь. Дверь была закрыта. Он долго не мог найти ключа в карманах. Нет, ее не было дома… На спинках стульев висели пиджаки Курашевича, Мигунова и Вани… На столе следы их дневного пиршества… А у двери, на полу, валялось кинутое в щель письмо. Бардаш быстро наклонился к конверту… Может быть, от нее? Еще новости — будем переписываться…
