Ну что ж, гидом так гидом…
— Мы стоим у минарета мечети Калян, самой большой в Бухаре. Во дворе и под ее куполами, а их больше двухсот пятидесяти, молились сразу десять тысяч человек. Ну, а высота минарета, видите, какая… Около пятидесяти метров…
— Ого! — сказал Коля. — Двадцатиэтажный дом.
— Да, хорошая телемачта-а… — протянул Курашевич, задрав голову.
Башня минарета вонзалась в душную пустоту неба.
— Сколько же она стои́т? — спросил Коля, заслоняясь белой девичьей ладонью от солнца.
— Восемьсот лет с гаком…
— Ого! — опять вырвалось у Коли.
— Ты, Бардаш, гордишься, как будто сам ее строил! — засмеялся Анисимов. — Смотрите, смотрите.
— А что! — усмехнулся Бардаш. — Люди строили… Обыкновенные люди…
— Нет, не обыкновенные… — заспорил Анисимов. — Из одного кирпича, из одной жженки, смотрите, сложили такую красоту. А? Это были мастера!
Безвестные мастера действительно сложили чудо. Суживаясь, башня улетала ввысь, вся увитая орнаментальной вязью, с узкими, как бойницы, окошками для освещения внутренней лестницы и с большим фонарем, увешанным сталактитами из того же кирпича. Из окон «фонаря», венчающего столб башни раздавались гнусавые от невероятного напряжения голоса муэдзинов, призывавших правоверных на молитву. Зажав уши, они кричали во все стороны:
— Алла-ах акба-а-ар!
О великий аллах, все тут говорило о твоем могуществе и ничтожестве человека, но человек все реже вспоминает тебя и еще реже зовет на помощь, прозревая и утверждая вокруг свое собственное торжество над голой землею, которую он одевает садами, и над тобой… Не скажешь ли ты только, аллах, где сейчас моя жена? Не скажешь… И что ей вздумалось? Молчишь, великий…
— Тут, где мы стоим, может быть, стоял Чингизхан.
— Где?
— Вот тут.
— Когда?
— В тринадцатом веке.
— Он и тут побывал? Смотри? Ну и что же?
— То же, что и везде. Бухара лежала в развалинах. «Все, что сотворили здесь человеческие руки, снести!» — приказал Чингиз. А эту башню даже он пожалел. Посмотрел и сказал: «Этого человеческие руки сделать не могли». И она осталась стоять.
Бардаш не заметил, что их окружили какие-то другие люди, гости Бухары, а за ними уже толпились неизменные мальчишки — и все слушали. Да, башня осталась среди города, разоренного дотла… И лихорадку многих землетрясений она перенесла, не дрогнув, не покосившись, не дав трещины… Фонарь ее часто и взаправду становился фонарем, когда там разжигали костры, чтобы путники не заблудились в песчаных бурях или среди ночи. Башня служила маяком для дальних караванов, ходивших без компаса… А потом эмир бросал оттуда узников…
