Бардаш приложил обе ладони к груди.
— А я прошу без демагогии… Если мы будем спрашивать друг друга, хотим ли мы выполнять государственные задания, за коммунизм мы, за советскую власть или нет, то нам лучше разойтись…
— Почему?
— Потому что я могу дружески дать тебе по морде. И готов получить то же самое за любой свой демагогический вопрос. Это мешает делу.
— Между прочим, — сказал Хазратов, — давай договоримся, Бардаш, — на работе называть друг друга на «вы».
— Пожалуйста, пожалуйста…
— И не сердись. Мои слова там, у Сарварова, в твой адрес были как выручалочки…
— Значит, ты заботился обо мне? — усмехнулся Бардаш. — А я действительно не понял, чего ты хочешь. Скажи.
— Я хочу, чтобы газ… — начал Хазратов, но остановился, вздернув брови и расплывшись в улыбке, отчего его тугие щеки залоснились. — Я хочу, чтобы ты и Ягана оправдали… — Он опять остановился.
«Он себя погубит», — снова подумала Ягана о муже.
Она чувствовала, что ответственность, которую взваливал на свои плечи Бардаш, куда больше воображаемой. Нет, они оба даже и представить себе не могли ее размеров…
— Будем работать, — просто закончил Хазратов.
— Ты вел себя глупо, — сказал Бардаш. — И выглядел глупо… По-дружески говорю. По случаю выходного дня…
— Я сейчас, у меня личный разговор с Надировым, — сказал Хазратов и вышел, громче обычного прикрыв за собой дверь.
— Поймает его за хвост… Надиров это Надиров. Азизу сейчас очень важно сообразить, за чей хвост держаться…
— Бардаш, — щелкнув замочком сумочки, сказала Ягана, — если даже вы запретите мне перейти на глубокое бурение, я все равно начну бурить.
— Помолчите, пожалуйста, — ласково попросил он и достал сигарету.
Неужели он не слышал, сколько небрежности было в его добром голосе?
— Вы уже не мой начальник.
— Но я муж, — сказал он, закуривая и качая спичкой в воздухе, чтобы сбить с нее пламя. — Это больше. Особенно, если учесть магометанский обычай…
Как всегда он говорил с ней усмешливо. И вдруг она подумала, что так было всю жизнь, о чем бы они ни говорили. Она для него оставалась ребенком, все еще ребенком. А он для нее? Он был на двенадцать лет старше и столько же они прожили вместе. Почти столько же, но первый раз она подумала о нем, как о человеке, у которого была своя жизнь… Отдельная от нее. Она бегала в школу, когда он взрывал мосты на войне. Он воевал в саперной роте, водил бойцов ставить мины, иногда в тыл врага, в его руках все время была взрывчатка… Когда ему бинтовали раненую голову, она заплетала косички и даже не знала, что он где-то живет на свете… Потом они впервые переглянулись на студенческом вечере самодеятельности, устроенном в честь фронтовиков. Все смотрели на сцену, а он на нее… Потом он первый раз после войны надел рубашку и галстук и пришел за ней в общежитие… Воротничок давил ему шею, галстук сползал, подруги смеялись…
