Мы стали встречаться каждый день. И, конечно, не всегда говорили только о крысах. Однажды даже мы заговорили о любви. И вдруг — это, честное слово, получилось как-то случайно — мы взялись за руки. Мы даже могли поцеловаться. Ну конечно, могли. Но что за дьявольщина! Голова моя никак не наклонялась, будто все мышцы окаменели. В других случаях все бывало так просто. Может быть, это потому, что я кузнец, простаивающий по восемь часов у огня, а она дочь богатого? И вдруг я испугался. Я сообразил… Теперь я все понимаю. Но я буду молчать. Я ничего не знаю.
Грустный, я вернулся в палату. Гурген сказал мне:
— А знаешь, какого цвета «шевроле»?
— Нет…
— Темно-синего.
Через несколько дней Берта выписалась из больницы. Пройдет неделя, выйду и я. Мы договорились встретиться на углу ближайшей площади. На этот раз никто из больных не интересовался Бертой. Меня даже задело. Берта уходит, и никто этого не замечает. А женщина с длинными волосами равнодушно позевывает.
Гурген стал совсем невыносим.
А действительно, как было бы прекрасно, если бы и у меня был свой «шевроле». Не знаю почему, но мне хочется, чтобы он обязательно был синего цвета. Темно-синего. Я открыл бы широкую дверцу машины и сказал Берте: «Садись и облокотись на ручку». Если она облокотится на ручку, ее не будет трясти.
Гурген спрашивает:
— А есть машина лучше «шевроле»?
— Нет, — отвечаю я, хотя в другой раз поспорил бы, что «бьюик» лучше.
Я ненавижу Гургена за то, что у него есть «шевроле». Я ненавижу всех, кто имеет на побережье даже маленькую виллу или ходит в Трияно[1], не боясь, что у него не хватит денег.
— Сколько вы оставляете в Трияно? Много?
Гурген отвечает:
— Много.
И начинает рассказывать, как он с какой-то девушкой сядет в «шевроле» и поедет в Трияно. И я кричу:
— «Бьюик» лучше «шевроле»!..
Хоть и долго тянулись дни, но все же наступило утро, когда меня выписали из больницы. Сегодня все откроется. Она увидит, что одет я бедно и что мой галстук стоит не дороже ста миллимов. Все это она заметит еще издали. Ну, конечно, издали. Ведь и она, наверно, интересуется, кто я. И тогда она повернется и тихо уйдет. А я останусь стоять на месте и, может быть, с горя выругаюсь. Да, очень возможно, что я выругаюсь. Я кузнец, и когда меня обижают, я ругаюсь. Потом, стоя у огня, я буду вспоминать ее и мечтать о том, как когда-нибудь, когда я разбогатею, я встречу ее с мужем на улице и гордо пройду мимо.
Я прощаюсь со всеми и выхожу из больницы. День теплый, солнечный. Приятно после больничных стен, пропитанных лекарственным запахом, снова увидеть солнце.
