. Потому что, на самом деле, ты
боишься их, разве нет? Всегда боялся, еще с тех пор, как был совсем малышом. Тебе бы только усесться поудобней в кресло у лампы и читать. Таким ты был тридцать лет назад — и таким же остался. Прячешься за обложками своих книжек.
— Я мог бы заняться чем-нибудь и похуже. Ты сама всегда это говорила. По крайней мере, я не шлялся по улицам и не попадал в неприятности. Разве не лучше самосовершенствоваться?
— Самосовершенствоваться? Ха! — он чувствовал, что теперь она стоит у него за спиной, смотрит сверху вниз. — Это ты называешь совершенствованием? Меня не обманешь, мальчик, и не надейся. Куда тебе. Если бы ты еще читал Библию или пытался получить образование. Но я знаю, какие вещи ты читаешь. Ерунду. Или еще что похуже!
— Между прочим, это книга по истории цивилизации инков…
— Уж конечно. И, могу поспорить, в ней полно гадостей об этих грязных дикарях — как в той, что была у тебя о Южных Морях. А, ты думал, я не знала о той, да? Прятал ее в своей комнате, как и все остальное, как всю ту мерзость, что привык читать…
— Психология — это не мерзость, мама!
— Он называет это психологией! Много ты знаешь о психологии. Я никогда не забуду, с каким бесстыдством ты говорил со мной в тот раз, никогда не забуду. Чтобы сын говорил собственной матери такое!
— Но я только пытался объяснить тебе. Это то, что принято называть Эдиповым комплексом, и я думал, что если бы мы вдвоем взглянули на проблему трезво и хотя бы попытались понять ее, может, что-нибудь изменилось бы к лучшему.
— Изменилось бы, мальчик? Ничего не изменится. Ты можешь прочесть хоть все книги на свете и все равно останешься прежним. Мне незачем выслушивать гадости и разную неприличную чушь, чтобы понять, что ты собой представляешь. Господи, да это поймет и восьмилетний ребенок. Кстати, твои маленькие товарищи все прекрасно и понимали, еще тогда. Ты — маменькин сынок. Так они тебя прозвали, и им ты и был. Был, есть и всегда будешь! Толстый и неуклюжий маменькин сынок-переросток!
Барабанный гул ее слов оглушал, отдавался и вибрировал в его груди. От гадкого привкуса во рту можно было задохнуться. Еще немного, и он расплачется. Норман тряхнул головой. Только подумать, что она все еще способна доводить его до такого состояния — до сих пор! Она всегда к этому стремилась, добиваясь своего без труда, и всегда будет добиваться, если только…
— Если только — что?
Господи, она еще и мысли его читает?
